Махмуд-канатоходец - [26]

Солнце поднялось, и жара становилась нестерпимой, когда преследуемые и погоня ворвались в опустевший город. Гвардейцы пронеслись сквозь него, как пушечное ядро, а хашишины бежали далеко не так прытко, как начали гонку. У них начиналось похмелье, и давала себя знать усталость. У тяжелых ворот дворца погоня остановилась. Привычка к грабежу тоже сказалась, да и зачем преследовать противника, если он уже сдал столицу. Хашишины ворвались во дворец и особняки вельмож. Начался грабеж.

Час или два в центре города еще слышались радостные вопли хашишинов да звуки взламываемых дверей и сундуков, а потом разбойников сморил сон.

И тогда над молчащим городом раздался удар гонга. Из канав, из-под мостов, из парков, из подвалов и погребов двинулись к дворцу и особнякам сотни вооруженных людей. Вначале они крались вдоль заборов и осторожно вползали в дома, потом, увидев, что хашишины спят, не выставив караула, ополченцы пошли во весь рост.

Разбойники разместились во дворце. Туда с отборными воинами из хорезмийской слободы ворвался Махмуд. Хашишины спали там, где их свалила усталость и мутное похмелье. Одни добрались до царских покоев и нежились на перинах, другие спали в залах на мраморном холодном полу, третьи заснули в ажурных беседках парка.

Спал и главный военачальник хашишинов — длиннорукий, похожий на обезьяну Али-ага. Это был старый разбойник. Он не ел гашиш, как другие. Он заснул от усталости.

Справедливое возмездие настигало разбойников там, где их застал сон. Кое-кто, правда, успевал проснуться, но тут же падал под сокрушительными ударами сабель и кинжалов.

Али-ага с десятком телохранителей забрался на галерею под купол танцевального зала царицы и отчаянно сопротивлялся. Галерея была узка, и каждый, кто пытался проникнуть под купол, падал, сраженный кривыми ножами хашишинов.

— Пустите,— крикнул Махмуд,— не подходите к ним! Я сам.

Он рванулся вверх по лестнице, но через мгновение скатился вниз: из его левого плеча текла кровь, медленно окрашивая одежду.

— Ах так...— прошептал он.

Вдоль стен зала были расставлены медные, бронзовые и гранитные боги.

— Ах так...— повторил Махмуд и стал швырять богов на галерею.— Должны же боги на что-то сгодиться,— приговаривал он, с силой кидая тяжелых идолов на верхнюю площадку галереи.

Сначала он кидал тех, что полегче, потом стал швырять без разбору. Хашишины увертывались и прятались за выступы. Казалось, что конца не будет этому занятию, как вдруг что-то затрещало и галерея рухнула под тяжестью двух десятков увесистых индийских богов.

...Луна в ту ночь вышла из-за гор тоненькая и прозрачная. Она вышла поздно, когда бой в городе уже затих.

Царица Ропой с придворными вернулась через несколько дней. На главной площади перед дворцом чествовали героев гвардейцев, удравших с поля боя. В толпе ремесленников стоял Махмуд и улыбался тому, с какой важностью получали награды те, кто совсем недавно сверкал пятками на пыльной дороге.

— А где этот, который...— спросила царица,— ну, который... Такой... Я с ним говорила в тот страшный день.

Придворные засуетились. Они не запомнили человека, разговаривавшего с царицей в день бегства. Только гвардейцы знали Махмуда в лицо. Гвардейский офицер, командовавший полусотней, указал царице на Махмуда.

— Подойди сюда! — приказала царица.— Ты сражался, как тигр, и заслужил нашу милость. Хочешь, я присвою тебе титул царского тигра?

— Я не тигр,— засмеялся Махмуд.— Я скорняк. Я шубы шью.

Мне не известно, что такое скорняк и что такое эти шубы,— сказала царица Ропой.— Но я желаю наградить тебя. Хочешь, я сделаю тебя начальником всей моей доблестной гвардии или губернатором любой из провинций. Проси! Ни в чем тебе не будет отказа.

— Если вы действительно хотите исполнить мою просьбу,— сказал Махмуд,— то отпустите моих соотечественников-хорезмийцев на родину.

Царица задумалась.

— Отпустите и снабдите всем необходимым на дорогу,— более уверенно повторил Махмуд.— Отпустите, а то сами уйдут: ведь теперь у них в руках оружие и их поддержат друзья — ваши подданные. Отпустите, ваше величество.

— Пусть будет по-твоему,— помедлив, согласилась царица Ропой,— пусть будет так. Но у меня во дворце разрушения. Говорят, что в этом виноват ты: пусть твои соотечественники уходят, а ты останешься здесь до тех пор, пока не починишь галерею и все остальное.

Царица рассердилась, подобрала свои парчовые одежды и прошла в дворцовый парк.

По аллеям, распуская свои золотистые с бирюзой хвосты, расхаживали гордые своим оперением павлины. Цвели гигантские алые и оранжевые цветы. Стеклянные струи фонтанов вдребезги разбивались о холодный мрамор.

Царица была огорчена.

— Ах, как здесь неуютно,— сказала она придворному садовнику.— Надо сделать так, чтобы ничто не напоминало мне об этих хашишинах и ремесленниках.

...Вскоре весь город провожал в дальний путь караваи хорезмийцев. А Махмуд должен был остаться.

Конечно, он мог попросить своих друзей подождать его, но отсрочить отъезд боялись все. Ведь капризная царица в любой момент могла отменить свое решение.

— Я догоню вас,— пообещал Махмуд.

Много пришлось Махмуду поработать, чтобы дворец вновь обрел свой прежний вид. Вместе с лучшими мастерами он тесал мрамор, резал и шлифовал слоновую кость, заново отстроил галерею в танцевальном зале. Он сделал бы это много быстрее, если бы царица не отвлекала его беседами. Она задерживала Махмуда под разными предлогами. Сила, знания и ум хивинского богатыря могли очень пригодиться ей и в защите царства от новых нашествий, и в управлении страной. Она сулила Махмуду самые большие должности в государстве, деньги, славу и почет, предлагала дворцы и поместья. Она даже обещала выйти за него замуж и сделать скорняка царем. А Махмуд в ответ на заманчивые предложения рассказывал ей, как выделывают меха, как шьют шубы и для чего они нужны в стране, где зимой холодно и выпадает снег. Но ни единым словом не обмолвился он о дорогих ему людях, что ждут его возвращения. Зачем раскрывать сердце перед царицей, которая все равно не поймет простых человеческих чувств!