Маханакхон - [41]

На строительном лифте они поднимались вдоль серого скелета недостроенного пятидесятиэтажника. В проемах между плитами этажей мелькала бездна воздуха.

«Этот, я надеюсь, от нас не улетит», – думал Огневский.

Кое-где между плитами ютились вдоль стен халупы из досок и листов железа – в них жили гастарбайтеры из соседних Мьянмы и Камбоджи. Их трудами росли над городом всё новые и новые башни. Прямо иллюстрация к Марксу – жители хижин ваяют сверкающие дворцы…

На крыше был развернут серьезный съемочный процесс. Огневский вдруг понял, что постановка выглядит издевательской копией вчерашнего случая на крыше. Посреди взлетной площадки медленно крутил лопастями вертолет, а человек в черном костюме стоял в потоках ветра и махал руками. Этот, в отличие от «Питерса», был худощав и волосат, черные локоны развевались на ветру, поднятом лопастями.

Это, видимо, и был человек, для тысяч поклонниц юного возраста известный как Хинхой, что в переводе с тайского вроде бы значило «Светлячок». Эффектный псевдоним, уж точно проще запомнить, чем «Чэмчамрат».

Пузатый, важный режиссер заругался на Огневского и Ум, внезапно возникших из лифта, требовал у охраны убрать посторонних.

Ум страшно засмущалась, и на этот раз Огневскому пришлось всем объявлять, что пришла полиция, требовать срочного разговора с певцом. На Андрея косились – с каких пор фаранги охраняют тайский закон? – но съемку остановили и пообещали привести звезду как только смогут.

Минут через пятнадцать появился сам господин Светлячок, вид у него был усталый и раздраженный. Ум из последних сил взяла себя в руки, предъявила документы и представилась, начала рассказывать о сути дела.

Певец слушал ее равнодушно, но когда дошло до слов «Лассия́» и «Сэлэге́ Щесэто́» («Россия» и «Сергей Шестов»), его лицо вдруг изменилось. Что-то мелькнуло в живых черных глазах.

Внешне тайская звезда Огневскому скорее понравилась. С пышными черными волосами до плеч и узкими глазами певец сильно напоминал Виктора Цоя, на камеру он словно даже пытался делать похожее лицо, сурово-задумчивое. Но за пределами съемочной площадки выражение у него было скорее задорно-хитроватое.

Ум показала на Огневского, снова назвала его «представителем правительства».

Андрей уже приготовился, что и этот бросится наутек в припадке русофобии. Но случилось наоборот – Хинхой вдруг оживился, тепло улыбнулся, схватил его за руку и заговорил на языке Пушкина:

– Как здорово! Очень приятно! Пойдемте в комнату скорее, от этой проклятой вертушки так дует!

По-русски он говорил очень хорошо, гораздо лучше, чем Мэу.

Певец прогнал продюсера и всех помощников, провел Андрея и Ум в небольшую подсобку, где для него временно устроили гримерную.

Загудел кондиционер, зашипела кофемашина.

– Присаживайтесь, присаживайтесь, – подталкивал Огневского Хинхой, оживленно болтая по-русски. Он вручил им с Ум по чашке кофе, потом выудил из-под стола пузатую бутылку с чем-то бурым.

– Дагестанский коньяк «Старый Каспий»! – произнес он с гордостью, словно это был столетний раритет из Франции. – Друзья недавно привезли. Щас мы с вами под кофе по чуть-чуть!.. – Он плеснул каждому коньяка в дымящуюся кружку.

Даже Огневский от всего этого потерял дар речи. Глядя на его пораженную физиономию, тайский певец громко, очень обаятельно расхохотался.

– Мой батя почти двадцать лет был консулом в Москве. Я там считайте что вырос. Ну, за Родину!

Они чокнулись кофейными чашками.

Андрей повернулся к Ум и быстро перевел ей сказанное. Девушка не могла разомкнуть уст в присутствии кумира.

– Бедный батька мой, – начал откровенничать певец, – всю жизнь пахал, отношения Таиланда с Россией налаживал. А как двадцать лет назад у нас тут власть в очередной раз поменялась – и турнули его на фиг. Ладно б хоть «на пенсию» – так в этой стране пенсий считай что нету, дикости азиатские… Старый – живи на что скопил. Да батя мой сильно честный был, не насобирал ничего толком. Из князей в грязи, в общем… А привычки-то барские, чуть по миру всей семьей не пошли. Слава богу, у меня популярность пошла, стал помогать им с мамкой.

– Кхун Ум – большая поклонница вашего творчества, – улыбнулся Огневский, невольно поддаваясь очарованию болтуна.

Хинхой молча достал из пачки бумаг за кофемашиной открытку со своей физиономией. Широко на ней расписался и подарил Ум. Та сделала глубокий вай и опустила глаза.

– Да какое, блин, творчество… – сказал Хинхой Огневскому, вздыхая. – Попса гребаная. Я поначалу рок лабать пытался, под Шевчука, да здешний пипл не хавает. Испортили тайцев «кей-попом», бездуховность, ёшки-матрёшки… – Он плеснул себе еще «Старого Каспия» поверх остатков кофе и выпил залпом, взъерошил пышную шевелюру. – Вот, помню, ездил я в один рок-клуб в Питере…

Андрею пришлось прервать ностальгию певца и перейти к вопросам о Шестове, но тот только покачал головой:

– Сергей? Неа, не приходил такой, чесслово.

– Разве у вас не была назначена встреча? На тринадцатое мая, в двенадцать тридцать, в офисе.

Певец развел руками.

– Может, секретарша что-то перепутала, туповатая она у меня. Назначила встречу, потом игрой на телефоне увлеклась и мне забыла передать… Ох, неприятно тогда перед человеком! Тем более если он из наших был, из русских. Я ведь тоже, знаете, не только в душе, так сказать, культурно, но и по крови наш, российский человек! Мой прапрадед был настоящий русский офицер! Знаешь эту историю, Андрей? – перескочил он на «ты».