Махабхарата. Рамаяна - [97]

Размытые ложа и русла речные похожи

На складки слоновьей, покрытой испариной, кожи.

Цветочным дыханьем насыщенный ветер ущелья

Приносит прохладу и в сердце вселяет веселье.

С тобою и Лакшманой здесь, луноликая дева,

Мне осень встречать не однажды — без грусти и гнева.

Деревьям густым, пестрокрылых пернатых приюту,

Я радуюсь вместе с тобой, возлюбив Читракуту.

Я взыскан двоякой наградой: и Бха́рату-брата

Никто не обидел, и слово отцовское свято!

Охотно ли здесь разделяешь со мною, царевна,

Все то, что приятно — словесно, телесно, душевно?

От царственных предков мы знаем: в леса уходящий

Питается амритой, смертным бессмертье дарящей.

Утесы тебя обступают кольцом прихотливым,

Сверкая серебряным, желтым, пунцовым отливом.

Ночами владычицу гор озаряет волшебно

Огнистое зелье[209], богатое силой целебной.

Иные утесы подобны дворцу или саду.

Другой обособленно к небу вздымает громаду.

Мне кажется, будто земля раскололась, и круто

Из лона ее, возблистав, поднялась Читракута.

Из листьев пунна́ги[210], бетеля, из лотосов тоже

Любовникам пылким везде уготовано ложе,

Находишь цветов плетеницы, плоды под кустами.

Их сок освежающий выпит влюбленных устами.

Водой и плодами полна Читракута сверх меры,

А лотосам — равных не сыщешь в столице Куберы[211]!

Свой долг выполняя, с тобою и Ла́кшманой вместе,

Я счастлив, что роду Икшваку прибавится чести».

Но у самого Рамы тяжело на сердце. Весть о кончине Дашаратхи, прощание с братьями, следы, оставленные ушедшим войском — все напоминает об Айодхье, о родных…

Рама решается идти дальше на юг, через густые леса…

Весть об отказе Рамы от царства достигает Айодхьи еще прежде возвращения Бхараты. Жители столицы уходят в лесные пустыни, чтобы предаться подвижничеству и молитвам о Раме и его спутниках.

[Опустевшая Айодхья] (Часть 114)

С неистовым грохотом Бхарата гнал колесницу

И въехал на ней в Дашаратхи пустую столицу.

Был совам да кошкам приют — ненавистницам света —

В Айодхье, покинутой ныне мужами совета.

Так Ро́хини, мир озаряя сияньем багровым,

При лунном затменье окутана мрака покровом.

Столица была, как поток, обмелевший от зноя:

И рыба, и птица покинули русло речное!

Как пламя, что, жертвенной данью обрызгано, крепло —

И сникло, подернувшись мертвенной серостью пепла.

Как воинство, чьи колесницы рассеяны в схватке,

Достоинство попрано, стяги лежат в беспорядке.

Как ширь океана, где ветер валы, бедокуря,

Вздымал и крутил, но затишьем закончилась буря.

Как жертвенник после свершения требы, что в храме,

Безлюдном, немом, торопливо покинут жрецами.

Как в стойле корова с очами печальными, силой

С быком разлученная… Пастбище бедной немило!

Как без драгоценных камней — ювелира изделье, —

Свой блеск переливный утратившее ожерелье.

Как с неба на землю низвергнутая в наказанье

Звезда[212], потерявшая вдруг чистоту и сиянье.

Как в роще лиана, что пчел опьяняла нектаром,

Но цвет благовонный лесным опалило пожаром.

Казалось, Айодхья без празднеств, без торжищ базарных

Под стать небесам без луны и планет лучезарных.

Точь-в-точь как пустой погребок: расплескали повсюду

Опивки вина, перебив дорогую посуду.

Как пруд, от безводья давно превратившийся в сушу

И зрелищем ржавых ковшей надрывающий душу.

Как лука пружинистая тетива, что ослабла,

Стрелой перерезана вражьей, и свесилась дрябло.

Как воином храбрым оседланная кобылица,

Что в битве свалилась, — была Дашаратхи столица.

…Почтительный Бхарата в царскую входит обитель.

Как лев из пещеры, оттуда ушел повелитель!

Лишенный солнца день!

— так выглядел дворец.

И Бхарата слезам

дал волю наконец.

КНИГА ТРЕТЬЯ. ЛЕСНАЯ

[Встреча с Шурпанакхой] (Часть 17)

Под стать святожителю, в хижине, листьями крытой,

Безгрешный царевич беседовал с братом и Ситой.

Он притчу рассказывал Сите и сыну Сумитры,

Блистая, как месяц, в соседстве сияющей Читры.

Одна безобразная ракшаси в поисках дичи

Туда забрела — и прервалось течение притчи.

С рожденья звалась Шурпанакхой она за уродство, —

За когти, ногам придававшие с веялкой сходство.

И взору ее луноликий представился Рама,

Прекрасный, как тридцать богов, как пленительный Кама.

И мягкие кудри, и мощь благородной десницы,

И блеск удлиненных очей сквозь густые ресницы,

И смуглое, схожее с лотосом синим, обличье,

И царские знаки, и поступи юной величье,

Что плавностью напоминала походку слоновью,

Увидела ракшаси — и воспылала любовью,

Уродина эта — к прекрасному, как полнолунье,

К нему, сладкогласному, — скверная эта хрипунья!

Противноволосая с дивноволосым равнялась,

Противноголосая с дивноголосым равнялась.

Сама медно-рыжая — с ним, темнокудрым, равнялась

И, дура бесстыжая, с великомудрым равнялась.

С красавцем равнялась она, при своем безобразье,

И с лотосоглазым таким, при своем косоглазье.

С таким тонкостанным и царские знаки носящим

Равнялась она, страхолюдная, с брюхом висящим.

Приблизившись к Раме, палима любовною жаждой,

Сказала ему Шурпанакха: «Решится не каждый

Избрать этот лес для жилья, если ракшасов племя

Сюда без помех прилетает во всякое время.

Эй, кто вы, с собой прихватившие луки и копья,

Да деву-отшельницу, — шкура на ней антилопья?»

Рама спокойно и правдиво поведал о своем изгнанье из Айодхьи, которую покинул вместе с супругой Ситой и братом Лакшманой. В свой черед царевич спросил Шурпанакху, к какому роду она принадлежит и для чего явилась в их убежище.