Махабхарата. Рамаяна - [124]

И, в воздухе чудом держась, Хануман в это время

Валил исполину деревья и скалы на темя.

Но был нипочем Кумбхакарне обвал изобильный:

Деревья и скалы копьем разбивал Многосильный.

Копье с наконечником острым бестрепетной дланью

Сжимая, он бросился в гневе на рать обезьянью.

Тогда Хануман благородный, не ведая страха,

Ударил его каменистой вершиной с размаха.

Упитано жиром и кровью обрызгано, тело

Страшилища, твердой скале уподобясь, блестело.

От боли такой содрогнувшись, хоть был он двужильный,

Копье в Ханумана метнул исполин многосильный.

С горой огнедышащей схожий, Кувшинное Ухо

Метнул в Ханумана, взревевшего страшно для слуха,

Копье, точно Кра́унча-гору пронзающий Гуха[287].

И рев, словно гром, возвещавший конец мирозданья,[288]

И кровь извергала пробитая грудь обезьянья.

Изда́ли свирепые ракшасы клич благодарный,

И вспять понеслись обезьяны, страшась Кумбхакарны.

Тогда в Кумбхакарну скалы многоглыбной обломок,

Опомнившись, Нила швырнул, но Пуластьи потомок[289]

Занес, не робея, кулак необъятный, как молот,

И рухнул утес, пламенея, ударом расколот.

Как тигры среди обезьян, Гандхама́дана, Ни́ла,

Шара́бха, Риша́бха, Гава́кша, — их пятеро было, —

Вступили в борьбу с Кумбхакарной, исполнены пыла.

Дрались кулаком и ладонью, скалою и древом,

Ногами пинали врага, одержимые гневом.

Но боли не чуял совсем исполин крепкотелый.

Риша́бху сдавил Кумбхакарна, в боях наторелый.

И, хлынувшей кровью облившись, ужасен для взгляда,

На землю упал этот бык обезьяньего стада.

Враг Индры ударом колена расправился с Нилой,

Хватил он Гава́кшу ладонью с великою силой,

Шара́бху сразил кулаком, и, ослабнув от муки,

Свалились они, как деревья багряной киншуки,

Что острой секирой под корень срубил Сильнорукий.

Своих вожаков обезьяны узрели в несчастье

И тысячами напустились на сына Пуластьи.

Как тысячи скал, что вступили с горой в ратоборство,

Быки обезьяньих полков проявили упорство.

На Гороподобного ратью бесстрашною лезли,

Кусались, когтили его, в рукопашную лезли.

И ракшас, облепленный сплошь обезьяньей дружиной,

Казался поросшей деревьями горной вершиной.

И с Гарудой царственным, змей истреблявшим нещадно,

Был схож исполин, обезьян пожирающий жадно.

Как вход в преисподнюю, всем храбрецам обезьяньим

Разверстая пасть Кумбхакарны грозила зияньем.

Но, в глотку попав к ослепленному яростью мужу,

Они из ушей и ноздрей выбирались наружу.

Он, тигру под стать, провозвестником смертного часа

Ступал по земле, отсыревшей от крови и мяса.

Как всепожирающий пламень конца мирозданья,

Он шел, и редела несметная рать обезьянья.

Бог Яма с арканом иль Индра, громами грозящий, —

Таков был с копьем Кумбхакарна великоблестящий!

Как в зной сухолесье огонь истребляет пожарный,

Полки обезьян выжигались дотла Кумбхакарной.

Лишась вожаков и не чая опоры друг в друге,

Бежали они и вопили истошно в испуге.

Но тьмы обезьян, о спасенье взывавшие громко,

Растрогали храброго Ангаду, Индры потомка.

Он поднял скалу наравне с Кумбхакарны главою

И крепко ударил, как Индра — стрелой громовою.

Взревел Кумбхакарна, и с этим пугающим звуком

Метнул он копье, но не сладил с Громо́вника внуком[290].

Увертливый Ангада, ратным искусством владея,

Копья избежал и ладонью ударил злодея.

От ярости света невзвидел тогда Кумбхакарна,

Но вскоре опомнился, и, усмехнувшись коварно,

Он в грудь кулаком благородного Ангаду бухнул,

И бык обезьяньей дружины в беспамятстве рухнул.

Воитель, копьем потрясая, помчался ретиво

Туда, где стоял обезьян повелитель Сугрива.

Но царь обезьяний кремнистую выломал гору

И с ней устремился вперед, приготовясь к отпору.

На месте застыл Кумбхакарна, и дался он диву,

Увидя бегущего с каменной глыбой Сугриву.

На теле страшилища кровь запеклась обезьянья.

И крикнул Сугрива: «Ужасны твои злодеянья!

Ты целое войско пожрал, храбрецов уничтожил

И низостью этой величье свое приумножил!

Что сделал тебе, при твоей устрашающей мощи,

Простой обезьяний народ, украшающий рощи?

Коль скоро я сам на тебя замахнулся горою,

Со мной переведайся, как подобает герою!»

«Ты — внук Праджапа́ти, — таков был ответ Кумбхакарны, —

И Сурья тебя породил — твой отец лучезарный!

Не диво, что ты громыхаешь своим красноречьем!

Воистину мужеством ты наделен человечьим.

Отвагой людской наградил тебя Златосиянный,

Поэтому ты хорохоришься так, обезьяна!»

Швырнул Сугрива горную вершину

И угодил бы в сердце исполину,

Но раскололась об его грудину

Гора, утешив ракшасов дружину.

Тут ярость обуяла их собрата,

Казалось, неминуема расплата,

И, раскрутив, метнул он в супостата

Свое копье, оправленное в злато.

Сын Ветра — не быть бы царю обезьяньему живу! —

Копье ухватил на лету, защищая Сугриву.

Не менее тысячи бха́ров[291] железа в нем было,

Но силу великую дал Хануману Анила.

И все обезьяны в округе пришли в изумленье,

Когда он копье без натуги сломал на колене.

Утратив оружье, что весило тысячу бхаров,

Другое искал Кумбхакарна для смертных ударов.

Огромный молот хвать за рукоять он!

Но лютый голод ощутил опять он.

Свирепо налетел на вражью рать он,

Стал обезьянье войско пожирать он.

Царевич Айодхьи из дивного лука Вайа́вья[292]

Пускает стрелу — покарать Кумбхакарны злонравье!

Так метко стрелу золотую из лука пускает,