Махабхарата. Рамаяна - [122]

Втащили несчетных убитых животных в пещеру.

Их туши свалили горой, наподобие Меру.

Из многих зверей, населяющих дебри лесные,

Там буйволы были, олени и вепри лесные.

Вот риса насыпали груду, — не видно вершины!

Мясные поставили блюда и крови кувшины.

Стеклись йатудханы, как тучи, несущие воду.

Куреньями стали дымить Кумбхакарне в угоду.

Сандалом его умастили богов супостаты.

Он спал и гирлянд благовонных впивал ароматы.

Летающие по Ночам затрещали в трещотки,

В ладони плескать принялись и надсаживать глотки.

И в раковины, что с луной соревнуются в блеске,

Немолчно трубили, но звук не будил его резкий.

От грома литавр, барабанов и раковин гула

Творенья пернатые с третьего неба стряхнуло.[276]

Но спал Кумбхакарна, — лишь птицы попадали с тверди.

Тогда принесли булавы и комлястые жерди,

И ну молотить по груди его каменной скопом:

Кто — палицей, кто — булавой, кто — дубьем, кто — ослопом.

Одни Кумбхакарну утесом расколотым били,

Другие тяжелой кувалдой иль молотом били.

Хоть было их тысяч с десяток в упряжке единой,

Далеко отбрасывал ракшасов храп исполина.

Мриданги, литавры гремели вовсю, но покуда

Лежал Кумбхакарна недвижной синеющей грудой.

Коль скоро его пробудить не смогли громозвучьем,

Прибегли к дубинам, и прутьям железным, и крючьям.

Плетями хлеща по коням, по верблюдам и мулам,

Топтать Кумбхакарну их всех понуждали огулом.

И демоны спящего молотами колотили,

Колодами плоть Кумбхакарны они молотили.

И раковин свист раздавался в лесах густолистых,

И гром барабанный в горах отзывался скалистых.

Дрожала прекрасная Ланка от свиста и гула,

Но чудище спало, и глазом оно не сморгнуло.

И в тысячу звонких литавр ударяли попарно,

Схватив колотушки златые, но спал Кумбхакарна.

Не мог светозарный проснуться, послушен заклятью,

Хоть в ярость привел он свирепую ракшасов братью.

Хоть за уши стали кусать и кувшинами в уши

Лить воду ему — не смогли пробудить этой туши!

Хоть молотом по́ лбу его колотили до боли

И пряди волос выдирали, кинжалом кололи,

«Шата́гхни»[277] скрепили канатом и двинули разом,

Но не шевельнулся гигант, не сморгнул он и глазом.

Слонов у него пробежало по брюху до тыщи,

Но был пробужден Кумбхакарна потребностью в пище.

Не стадо слоновье, не глыба, не древо, не молот

Его разбудили, а чрево пронзающий голод.

И твердые, словно алмаз иль стрела громовая,

Он выпростал руки свои, многократно зевая.

Был рот Кумбхакарны подобен зияющей пасти,

И вход в преисподнюю[278] напоминал он отчасти.

Был этот багровый зевающий рот по размеру

Взошедшему солнцу под стать над вершиною Меру.

Был каждый зевок, раздирающий пасть исполину,

Как ветер высот, налетающий с гор на долину.

Обличьем был грозен пещеры проснувшийся житель,

И гневно блистал он очами, как бог-разрушитель[279].

Глазищами с голову демона Раху, коварно

Луну проглотившего, дико сверкал Кумбхакарна.

И сразу неистовый голод с великим стараньем

Он стал утолять буйволятиной, мясом кабаньим.

И, снедь запивая кувшинами крови и жира,

Хмельное вкушал этот недруг Властителя мира.

Когда наконец от еды отвалился он, сытый,

Летающего по Ночам обступили найриты.

Он встал перед ними, могучий, как бык перед стадом.

Собратьев обвел осовелым и заспанным взглядом.

Весьма огорошенный тем, что внезапно разбужен,

«Скажите, — спросил дружелюбно, — зачем я вам нужен?»

Посланцы повелителя Ланки рассказывают Кумбхакарне о сраженье. Кумбхакарна по-прежнему упрекает брата в безрассудстве, однако обещает ему помочь.

[Кумбхакарна выезжает на битву] (Часть 65)

Владыка Летающих Ночью надел огнезарный,

В камнях драгоценных, венец на чело Кумбхакарны.

Затем Кумбхакарне на шею надел ожерелье.

Как месяц, блистало жемчужное это изделье.

В кувшинообразные уши продел он для блеска

Алмазные серьги, — у каждой сверкала подвеска.

Цветов плетеницы, что были полны аромата,

Запястья, и перстни, и нишку из чистого злата

Великоблестяший надел перед битвой на брата.

Сиял Кумбхакарна, в убор облачен златозарный,

Как жертвенным маслом питаемый пламень алтарный,

И смахивал, с поясом дивным на чреслах, в ту пору

На царственным Шешей обвитую Мандару-гору,

Когда небожителям эта вершина мутовкой

Служила, обвязана змеем, как толстой веревкой.

Кольчугу такую, что сетки ее тяжкозлатной

Стрела не пробьет и клинок не разрубит булатный,

Надев, он сиял, как владыка снегов, Химапа́ти,

Закован в златую броню облаков на закате.

Был ракшас, украсивший тело и дротик несущий,

Отважен, как перед победой тройной — Самосущий[280].

И слева направо престол обошел Кумбхакарна,

И брата напутствие выслушал он благодарно.

С властителем Ланки простясь, выезжал Сильнорукий

Под гром барабанов и раковин трубные звуки.

С конями, слонами, оружьем несметная сила

За этим свирепым, воинственным мужем валила!

Как будто бы туч грохотали гряды громоносных —

Катили ряды колесниц боевых двухколесных.

И всадники ехали на леопардах могучих,

На львах, антилопах, на птицах, на змеях ползучих.

Прислужники зонт над летателем этим полночным

Держали, когда, осыпаемый ливнем цветочным,

Противник богов, охмелевший от запаха крови,

Он шествовал с дротиком острым своим наготове.

За ним пехотинцы, ужасные ликом и статью,

С очами кровавыми, шли нескончаемой ратью.

С неистовой силищей, кто — булавой, кто — ослопом,