Махабхарата. Рамаяна - [125]

Что с молотом правую руку она отсекает.

И, с молотом вместе, огромная — с гору — десница

Туда упадает, где рать обезьянья теснится.

От молота тяжкого разом с рукой и предплечьем

Погибли иные, остались другие с увечьем.

Айодхьи царевича с князем Летающих Ночью

Жестокую схватку они увидали воочью.

Как царственный пик, исполинской обрубленный саблей,

Был грозный воитель, но мышцы его не ослабли.

Рукой уцелевшей он выдернул дерево тала,

И снова оружье у Рамы в руках заблистало.

Он Индры оружьем, что стрелы златые метало,

Отсек эту руку, сжимавшую дерево тала.

Деревья и скалы ударило мертвою дланью,

И ракшасов тьму сокрушило, и рать обезьянью.

Взревел и на Раму набросился вновь Злоприродный,

Но стрелы в запасе боритель держал благородный.

Под стать полумесяцу их наконечники были.

Отточены и широки в поперечнике были.

Царевич достал две огромных стрелы из колчана

И ноги страшилища напрочь отрезал от стана.

И недра земли содрогнулись, и глубь океана,

Все стороны света, и Ланка, и ратное поле,

Когда заревел Кумбхакарна от гнева и боли.

Как Раху — луны светозарной глотатель коварный —

Раскрыл, словно вход в преисподнюю, пасть Кумбхакарна.

Когда на царевича ринулся ракшас упрямо,

Заткнул ему пасть златоперыми стрелами Рама.

Стрелу, словно жезл Самосущего[293] в день разрушенья,

Избрал он! Алмазные были на ней украшенья.

Избрал он такую, что, солнечный блеск изливая,

Врага поражала, как Индры стрела громовая.

В себе отражая дневного светила горенье,

Сияло отточенной этой стрелы оперенье.

И было одно у нее, быстролетной, морило —

Что мог состязаться с ней только бог ветра, Анила.

Все стороны света, летящая неотвратимо,

Наполнила блеском стрела, пламенея без дыма.

И, видом своим устрашая, как Агни ужасный,

Настигла она Кумбхакарну, как бог огневластный.

И с парой ушей Кумбхакарны кувшинообразных,

И с парой красиво звенящих подвесок алмазных,

С резцами, с клыками, торчащими дико из пасти,

Мгновенно снесла она голову сыну Пуластьи.

Так царь небожителей с демоном Вритрой однажды

Расправился, племя людское спасая от жажды.

Сверкнула в серьгах голова исполинская вроде

Луны, что замешкалась в небе при солнца восходе.

Упала она, сокрушила жилища и крепость,

Как будто хранила в себе Кумбхакарны свирепость.

И с грохотом рухнуло туловище исполина.

Могилою стала ему океана пучина.

Он змей и затейливых рыб уничтожил огулом,

Внезапную гибель принес он зубастым акулам

И врезался в дно с оглушительным плеском и гулом.

Обезьяны исполняются еще большей отвагой и решают ночью захватить город.

[Второй пожар Ланки] (Часть 75)

Дневное светило обильно лучи расточало,

Но к вечеру скрыло свой лик за горой Астачала.

Во тьму непроглядную мир погрузился сначала.

Зажгли просмоленную паклю бойцы обезьяньи

И в город пустились бегом в грозновещем сиянье.

Тогда сторожившие Ланки врата исполины

Покинули входы, страшась огненосной дружины.

Пришельцы с горящими факелами, с головнями

По кровлям дворцовым запрыгали, тыча огнями.

Они поджигали огулом, еще бесшабашней,

Оставленные караулом ворота и башни.

Пожарное пламя неслось от жилища к жилищу

И всюду себе находило желанную пищу.

Вздымались дворцы, словно гор вековые громады.

Огонь сокрушал и обрушивал их без пощады.

Алмазы, кораллы и яхонты, жемчуг отборный,

Алоэ, сандал пожирал этот пламень упорный.

Пылали дома и дворцы обитателей Ланки,

С обильем камней драгоценных искусной огранки,

С оружьем златым и сосудами дивной чеканки.

Добычей огня оказались шелка и полотна,

Ковры дорогие, одежды из шерсти добротной,

Златая посуда, что ставят в трапезной, пируя,

И множество разных диковин, и конская сбруя,

Тигровые шкуры, что выделаны для ношенья,

Попоны и яков хвосты, колесниц украшенья,

Слонов ездовых ожерелья, стрекала, подпруги,

Мечи закаленные, луки и стрелы, кольчуги.

Горели украсы златые — изделья умельцев,

Жилища одетых в кирасы златые владельцев,

Что Ланки внезапный пожар обратил в погорельцев,

Обители ракшасов буйных, погрязнувших в пьянстве

С наложницами в облегающем тело убранстве.

Оружьем бряцали иные, охвачены гневом,

Другие уснули, прильнув к обольстительным девам,

А третьи младенцев своих, пробудившихся с криком,

Несли из покоев горящих в смятенье великом.

Дворцы с тайниками чудесными были доныне

Дружны с облаками небесными, в грозной гордыне,

Округлые окна — подобье коровьего ока —

В оправе камней драгоценных светились высоко.

С покоями верхними, где, в ослепительном блеске,

Павлины кричали, звенели запястья, подвески,

С террасами дивными в виде луны златозарной

Сто тысяч домов истребил этот пламень пожарный.

Горящий портал и ворота столичные — тучей

Казались теперь в опояске из молнии жгучей.

И слышались в каждом дворце многоярусном стоны,

Когда просыпались в огне многояростном жены,

Срывая с себя украшенья, что руки и ноги

Стесняли и нежным телам причиняли ожоги.

И в пламени дом упадал, как скала вековая,

Что срезала грозного Индры стрела громовая.

Пылали дворцы наподобье вершин Химава́ты,

Чьи склоны лесистые пламенем буйным объяты.

Столица, где жадный огонь разгорался все пуще,

Блистала, как древо киншуки, обильно цветущей.

Казалась пучиной, кишащей акулами, Ланка.

То слон одичалый метался, то лошадь-беглянка.