Магомед, Мамед, Мамиш - [4]

Мамиш ехал домой после демобилизации и ранним ут-ром в Бресте в ожидании состава, который переводили с узкой колеи на широкую, вдруг услышал родную речь. "Из Баку?" - спросил он. "Да",- ответила одна, недовольно повернув к нему голову. Но Мамиша так обрадовало это давно не слышанное "да", что он тут же спросил снова: "Студенты?" Та собралась было об-резать его и прекратить все разговоры, но осеклась: ее поразила по-детски наивная улыбка рослого парня в солдатских сапогах и гимнастерке с широким ремнем. "И студенты есть... Будущие!" - и даже улыбнулась. Ясные, чистые голубые глаза, волосы медные горят и пе-реливаются под солнцем. И с такой нежностью и ме-лодичностью произносит азербайджанские слова, что Мамиш готов слушать и слушать всю дорогу, что он, кстати, и делал, весь день проведя в их купе. Она с золотой медалью окончила школу, почти студентка ту-рецкого отделения восточного факультета! Год удачный, интересная поездка в Брест с одноклас-сниками, и даже поклонник со странным именем Ма-миш. "Можете звать меня Мамиш".- "Что это Мамед?" - "А вы зовите Мамиш". В Москве Мамиш спе-циально пришел проводить их на Курский вокзал, и она помахала ему из открытого окна вагона, и Мамиш уже жалел, что взял билет в Ашхабад и не едет с нею в Баку.

Он дважды приходил в университет и на турецком от-делении среди первокурсников ее не нашел. А потом случайно встретил. "Я вас искал". А она возьми да уколи: "Еще скажете, что из-за меня уехали из Ашха-бада!" Куда девалась ее уверенность? "Поступите на будущий год... А я вас действительно искал".

В саду Революции, за филармонией, как-то повстре-чался им Хасай, дядя Мамиша. "Непременно поезжай в Баку, сделай, как мама велит. Хасай тебе во всем поможет. Там моя комната есть". И тут на глазах рас-терянного племянника его дядя изменился: в голосе появилась вкрадчивость, в глазах ласкающая, притя-гивающая теплота. Мамишу даже страшно стало за Р, и он мгновенно понял, что может потерять ее. Она то-же почему-то растерялась, но быстро справилась с собой и, аллах знает, как ей это удалось, сразу же уло-вила избранный Хасаем тон, подстроилась под него. Ха-сай говорил о сущих пустяках, но с такой доверитель-ностью и проникновением. Холодный озноб прошиб спину Мамиша. У Хасая умелая хватка. Он обволакивал, будил в девушке непонятные ей самой чувства. То, что Р понравилась, было приятно Мамишу только в первое мгновение. Но тревога не! покидала его все последующие минуты, пока они стояли в тени деревь-ев сада Революции. Приятно, что выбор был одобрен, но страшно, что ты ее, оказывается, не знаешь, что ее могут на твоих глазах в ясный день при людях сму-тить, взбаламутить. Мамиш думал, что за месяц-дру-гой узнал ее, а тут на лице растерянность, робость, ка-кое-то оцепенение сковало, и она долго потом t оставалась рассеянной. Хасай, говоря с нею, отключил Мамиша, как-то изолировал Р, погрузил в свой, только для них двоих созданный микромир. А через несколько месяцев Хасай спросил:

- Чего не женишься, Мамиш?.. Да, кстати, я тогда те-бя в саду Революции встретил, видитесь? И прежняя тревога зашевелилась в Мамише. Ему вспо-мнились и взгляд Хасая, и бархатистые нотки в голосе. Мужественное, властное лицо, руки, знающие нечто интимное и запретное. Да, это он, Хасай, разбудил в ней такое (значит, было что будить, а Мамиш не сооб-разил), что она не захотела больше видеть Мамиша. Открыв ее для себя, Хасай закрыл ее для Мамиша. Может быть, он и преувеличивает, но именно это стало ему отчетливо ясно в тот момент, когда дядя вдруг невзначай вспомнил:

- Да, кстати, где она?

у тебя!..

Они и не ссорились вовсе - разошлись, забыв назна-чить день следующей встречи. И все. Просто и ясно, как с тем закрывающимся с последним лучом солнца листком странного дерева, под которым они потом си-дели. Хасай закрыл Р на ключ и ключ в карман. Ищи-свищи теперь тот ключик.

- Жаль, жаль,- задумчиво произнес Хасай, видя, что племянник молчит.Хорошая девушка, по-моему.

тебе лучше знать!..

"А я тебя искал". Неужели и с нею - как со всеми? На-до было как со всеми?

- Что с тобой?

- Ничего.- А сама как в лихорадке.

- Малярия у тебя?

- Какая малярия?! - И злость в голосе.

- Может, обнять тебя?

- Попробуй.- Взял за руки, а она дрожит. Прижать к груди? Но такая хрупкая. Руки никак не решались. Еще обидится.

- Не простудилась?

- Нет! - резко ответила и встала.- И провожать не надо! - Осунулась, бледная. А матери, как только дочь придет домой, и спрашивать не надо: "Уж не влюби-лась?" Она и не спрашивает, только советует: "Тебя каждый полюбит, а ты не увлекайся!" Встала и ушла, а Мамиш сидит ошарашенный: "И провожать не надо!" А потом: "Иди же, что ты стоишь?" - крикнула она ему. Он к ней, а она как увидела его рядом, снова раз-дражение в ней поднялось. "Не провожай!" Договори-лись идти на пляж. "А как же завтра?" Он прождет ее, позвонит без толку домой к ней, простоит у ее дома до полуночи, недоумевая, где же она, и уйдет, отойдет, отдалится от него Р. На террасе над садом прохажива-ется милиционер. Остановился, смотрит сверху на оди-ноко сидящего человека, а ну как спросит: "Эй, моло-дой человек, что вы там делаете?" Когда сидели вдво-ем, и милиционера не было. В поезде кто-то на нижней полке рассказывает, а Мамиш лежит на верхней, смот-рит на пробегающие чахлые деревца, а поезд мчится все дальше и дальше на запад, к границе. "Они и сами не любят, когда церемонятся",- назойливо говорит тот, внизу. И Мамиш вспоминает, как в первый раз, во тьме, ни лица не запомнил, ни глаз. Только голос: "Ну?!" Ни волнения в голосе, ни нетерпения. "Иди же!" И по-том: "А ты очень впечатлительный". "Хасай тебе во всем поможет,- писала Тукезбан Ма-мишу по адресу "полевая почта".- Возвращайся не-пременно в Баку". Путь домой был кружной, через Ашхабад. И Хасай помог. Очень хорошо помог. И встре-тили его, и на работу он устроился, а еще через неде-лю Хасай пир закатил в честь Мамиша: "Всех друзей позови!.." А потом позлорадствовал, но безобидно: