Магия лжецов - [54]

Целых двадцать минут я успокаивала Табиту. Платков у меня не было, поэтому я принесла из ванной рулон туалетной бумаги, чтобы она могла вытереть лицо и высморкаться. Она делала это уже по третьему разу, пока я сидела рядом на продавленном диване, а скомканное одеяло лежало на полу. Я гладила ее спину круговыми движениями. Заставила выпить стакан воды – по большей части потому, что больше ничего не могла придумать. Прекратив плакать, сестра еще долгое время продолжала икать.

– Табби, – нежным, на какой только была способна, голосом произнесла я, – что ты здесь делаешь?

Ее глаза снова увлажнились, и она очень-очень тихо, совершенно не похоже на себя, ответила:

– Я не знала, куда мне еще пойти.

Мне нечего было сказать. Почему из всех мест она выбрала именно это? Я поняла, что смотрю на нее в упор, и опустила взгляд на руки.

– Просто последние несколько месяцев были очень сложными для меня. – Она шмыгнула носом. – И мне действительно не с кем было поговорить… – Тут она замолчала.

– С тех пор как умерла Сильвия, – шепотом закончила я. Даже не глядя в ее сторону, я почувствовала, как сестра замерла.

– Да, – тихо подтвердила она. – С тех пор как умерла Сильвия. – Она гладила подушечками пальцев подлокотник дивана и разглядывала сотканный на его обивке узор.

Между нами повисло напряженное, неловкое молчание. Я размышляла, как начать разговор о большой тайне, что она хранила месяцами. А она, наверное, думала, откуда я узнала, кому еще известно, кто рассказал. И как далеко ее секрет распространился.

Надо отдать ей должное, ни один из этих вопросов не прозвучал. Вместо этого она задала вопрос, который я боялась задать самой себе:

– Думаешь, это я ее убила?

Вопрос ударил меня прямо под дых, выбив весь воздух из легких. Мне совсем не хотелось так думать. Ни разу за все это время. Как только эта мысль возникала в моем сознании, я грубо отмахивалась от нее. Считала ли я Табиту убийцей?

Я взглянула на сестру. Она оставила глаза красными и опухшими. Не стала прибегать ни к какой магии, чтобы сделать их привлекательнее. И теперь в них блестели слезы. Я закусила щеку изнутри, сделала глубокий вдох и решила быть с ней честной – ведь если я не могу быть откровенной сейчас, то не смогу никогда.

– Я не знаю.

Она прижала тыльные стороны ладоней к пылающим щекам и издала короткий, резкий смешок.

– Охренеть, – проговорила Табита, затем прикрыла рот рукой и снова рассмеялась. – Охренеть, – повторила она, заглушив пальцами ругательство. – Думаешь, это сделала я? Думаешь, я действительно могла так с кем-то поступить? Особенно с тем, кого любила?

Я почувствовала, что мой желудок сжимается, как от сильного удара кулаком, который прицеливался вот уже несколько дней. Если быть до конца откровенной, он сжимается с тех пор, как Табита приехала из школы домой на мамины похороны.

– Откуда мне знать, каково это – любить кого-то? – выпалила я.

– Да ладно тебе, Айви. Ты же не можешь думать, будто я?..

– Твою мать, ты сейчас серьезно спрашиваешь меня об этом? – сдавленно прошептала я. Воздух в комнате вдруг стал густым, как пудинг, и безмолвным. Я даже видела слабое биение своего сердца – каждую секунду мой взор туманила двойная пульсация. Табита озадаченно уставилась на меня. – Ты всерьез задаешь мне этот гребаный вопрос после того, как допустила случившееся с мамой?

Брови Табиты сошлись на переносице, и я почувствовала, что дрожу. Я вскочила с дивана, прошла на кухню и налила себе стакан воды – как жаль, что это не виски. Лишь бы чем-то занять свои руки. Лишь бы не ударить ее.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – отозвалась она.

Я вылила воду в раковину, даже не притронувшись к ней. Стоявший в горле ком все равно не давал сделать глоток. После этого вернулась в гостиную, оттянула ворот блузки и открыла ее глазам безупречную кожу на плече.

– Семь чертовых дней, – проговорила я. – Семь чертовых дней назад оно было вспорото ножом, на котором, скорее всего, были бактерии ботулизма.

Табита не отрываясь смотрела на мое плечо. Ее потерянный взгляд окончательно взбесил меня.

– Я не понимаю, – все тем же тихим голосом пролепетала она. Тогда я села на стул напротив нее и, упершись локтями в колени, схватилась за волосы. Я всматривалась в морщинки на одеяле, потому что не хотела видеть ее опухшие печальные глаза.

– Ваша проклятая школьная секретарша вылечила его, – прорычала я. – Она взорвала мое плечо и устранила инфекцию – на все это у нее ушло десять чертовых секунд. А ты за четыре месяца даже не нашла времени помочь маме. – Сестра открыла рот, собираясь что-то сказать, но я наконец-то сорвала печать и выпустила сидевшую во мне семнадцать лет злость, и теперь она ничего не могла сделать – не могла ничего произнести, – чтобы меня остановить. – Ты же знала, как ей больно, Табита. Ты знала, как сильно она страдает, знала, что она умирает, черт тебя подери, и даже не приехала домой; ты просто слала нам письма о том, как отлично у тебя идут дела, какой потрясающей магии вас обучают. Письма про твои треклятые оценки. – Я понимала, что перешла на крик, но не представляла, как понизить голос. Даже не помнила, как вскочила на ноги. Я ткнула пальцем в Табиту. По ее лицу струились молчаливые слезы, пока она, не моргая, смотрела на меня округленными глазами.