Магистральный канал - [10]

Подойдя к дому, Митька Попок садился на пороге сеней (когда дверь была открыта) или на крыльце и начинал отыскивать нужную корреспонденцию. Когда выходил из хаты хозяин, он не только отдавал письмо или газету, но и успевал сообщить кое-какие почтовые новости.

— Закурить у тебя найдется? — обычно начинал Митька Попок. — Забыл, понимаешь, дома свой табак, а не куривши так извелся, что даже ноги млеют.

Хозяин доставал махорку. Митька старательно отрывал клочок от чужой, не читанной еще газеты и скручивал цигарку. На многих газетах оставались Митькины пометки в виде оборванных краев, и за это письмоносцу частенько доставалось от хозяина газеты.

— Слыхал? — пыхнув дымком, начинал Митька. — Никифоров Василь позавчера орден Красного Знамени получил. Пишет, что на лето в гости прилетит — на истребителе… Слыхал? А ведь давно ли, пешком под стол ходил и в чужие огороды лазил… Ты как думаешь: на истребителе сколько человек летает?

Или сообщал под большим секретом:

— Сегодня, брат, вот тут, в этой торбе, на полторы тыщи переводов… Во-о!

Колхозники, хорошо зная эту Митькину привычку в охотку посудачить, не ждали, пока письмоносец зайдет к ним во двор. Завидев Митьку Попка у соседей, либо сами шли, либо посылали к нему за газетами и журналами своих ребят. Митька, не прерывая беседы, доставал из сумки корреспонденцию и отдавал адресату. Так, не сходя с места, письмоносец обслуживал дворов двадцать. Затем шел дальше, чтобы снова рассесться у кого-нибудь на крыльце и ждать, покуда хозяева очередных двадцати дворов не разберут свою почту. Обслуживая таким образом подписчиков, он всегда пребывал в наилучшем настроении. Но как только Митьке Попку приходилось выходить за деревню по своим служебным делам, выражение его лица резко менялось.

Дело в том, что невдалеке от Зеленого Берега находились до прошлого года хуторские дворы, растянувшиеся километров на пять. Митька обслуживал пятнадцать таких хуторов, один вид которых всегда лишал письмоносца благодушного лирического настроения. Если в деревне он мог легко и удобно для себя обслужить пятнадцать дворов в течение получаса, то обход пятнадцати хуторов занимал почти целый день. К тому же много неприятностей доставляли собаки, которых держал каждый хуторской хозяин. Вот тогда-то палка, прицепленная к ремню сумки, переходила в руки, и Попок уже не выпускал ее до тех пор, покуда не покидал последнего двора.

В конце дня Митьку можно было услышать за километр, если не дальше. Наконец громкая брань и сердитое бормотание слышались ближе, и в деревне появлялся сам рыжебородый письмоносец в военной фуражке с синим околышем (подарок сына-кавалериста). Теперь самые страшные проклятия, какие только можно придумать, разносились по всей улице и слышны были в каждой хате.

— Чтоб ему, стервецу, век в чертовой смоле кипеть! Сам сатана не придумает такой дьявольской казни для людей, какую выдумал он. Ах, чтоб тебе там в земле не улежать, окаянному!

— Кого это ты, Митька, так поносишь? — спрашивали, слыша эту ругань, встречные колхозники. — Кто тебе сегодня не угодил?

Кто ж, если не министр! Чтоб ему ни дна ни покрышки…

— Какой еще министр? Что ты плетешь?

— Столыпин. Царский министр… Поразбросал этих людей по хуторам, по волчьим ямам. А теперь из-за него, окаянного, я каждый день без ног остаюсь. Попробуй хоть раз обойти за день эти волчьи логовища, тогда поймешь, каково приходится письмоносцу. А чтоб ему там в могиле в прах рассыпаться!.. Диво ли, что никого из хуторян ни в клубе, ни на сходке не увидишь. Кому охота топать пять километров сюда да пять обратно после работы. Ну, леший с ним, последний месяц работаю письмоносцем!

Он уже два года грозился из-за этих треклятых хуторов бросить свою работу и все не бросал.

Настоящая фамилия Митьки Попка была другая — Немогай. Но лет двадцать назад, когда Митька, будучи еще совсем молодым, отпустил бороду, ему и дали это прозвище. Поначалу Митька не прислушивался, старался пропустить все мимо ушей, так как в глаза все называли его по имени, а в официальных бумагах всегда употреблялась его настоящая фамилия. Потом односельчане постепенно забыли настоящую фамилию и все стали называть его не иначе как Попок.

И называли так не по злобе, не из желания подразнить или посмеяться над ним, а, наоборот, даже с некоторым уважением.

В тот день, про который мы рассказываем, Митька Попок вместе с газетами и письмами разнес по Зеленому Берегу необычную новость: дед Брыль, этот старый врун, получил откуда-то очень важный пакет. Интерес к этому пакету Митька подогревал еще и тем, что якобы сдал его деду лично под расписку, как строго официальную корреспонденцию.

И внезапный приезд легковой машины, которая нигде, кроме хаты сторожа, не останавливалась, и неожиданный заказной пакет… Теперь заинтересовались уже не только дети, но и взрослые. По деревне пошли разговоры, от кого бы могло быть это письмо? У деда Брыля не было ни сыновей, ни дочерей, ни племянников — словом, никакой родни. Жил он одиноко. Старшие называли его бобылем.

Даже сам Митька Попок, никогда ничего, кроме районной газеты, не носивший сторожу, очень заинтересовался этим случаем. После он всем рассказывал, как дед Брыль, получив пакет, разволновался, пробормотал что-то вроде того: «Я так и знал… Теперь от них не отвяжешься… Им, может, захотелось последнее сжить со света…» Когда же Митька Попок спросил, кто и кого хочет сжить со света, старик в ответ только махнул рукой и, скомкав несколько исписанных крупным почерком листков, исчез в хате…