Maestro - [7]

суше!", "Молодым везде у нас дорога", "У нас ничего невозможного

нет", "Для нас открыты солнечные дали, горят огни победы над

землёй" - вот тот трескучий фон, на котором шло становление наших

личностей, вот он - групповой портрет моего искалеченного поколения.

Сколько прекрасных книг, не включённых в списки "рекомендуемых",

прочитали мы с Тамарой Павловной! Никто из нас, её благодарных

воспитанников, не стал актёром, и за это ей тоже спасибо, но мы

полюбили театр, музыку, книги, мы поверили в благородство и разум, у

нас прорезался слух и обострилось зрение, мы научились "отделять

зёрна от плевел".

(Умерла Тамара Павловна, не успев состариться - в 1963-ем, кажется,

году, в Москве, в подвальной коммуналке на Фрунзенской набережной,

куда семья её сумела вернуться после долгих лет - вроде бы и не

ссылки, но и не добровольного отсутствия. Мир праху её.)

И был в моей жизни Мастер. Его - иногда наивно-детский, временами

недоверчиво-насмешливый, чаще же серьёзный и мудрый - взгляд, его

волшебные руки, внимательный наклон его головы сопровождают меня уже

несколько десятилетий; без него, как и без Тамары Павловны, как и

без тетрадок со стихами, начитанными Подкорытовым, жизнь моя была бы

беднее, а я был бы не я.

Низкий поклон Провидению за то, что люди эти жили, прошли однажды

мимо меня в толпе и подарили частицу себя.

Вечером состоялся семейный совет.

СЕМЕЙНЫЙ СОВЕТ

в одном акте

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Папа

Мама

Я

Комната в неблагоустроенной коммунальной квартире. Мебель: стол, три табуретки. У стены железная кровать с никелированными шарами, у другой стены топчан.

На сцене ПАПА и МАМА.

МАМА делает короткое, но в то же время очень эмоциональное сообщение о беседе с директором школы. Некоторые моменты она усиливает - чтобы произвести впечатление на ПАПУ.

ПАПА под впечатлением.

Входит Я.

На сцене те же и Я.

ПАПА: - Где ты околачиваешься после школы? Где?

Я - молчит.

ПАПА: - Почему ты молчишь? Почему?

Я - молчит.

ПАПА: - Я знаю, почему ты молчишь. Ты молчишь, потому что тебе нечего сказать. Вот почему ты молчишь.

Я - продолжает молчать.

ПАПА (переходя на крик): - Чем ты занимаешься целыми вечерами в кинотеатре?! Чем ты там занимаешься я спрашиваю!

Я: - Слушаю музыку.

ПАПА: - Я знаю, какую музыку ты слушаешь! Я знаю какую!

Я: - Какую?

ПАПА: - Ты слушаешь развратную музыку! Развратную музыку ты там слушаешь!

Я (искренне удивляясь): - Почему развратную?

ПАПА: - Потому что ты ходишь туда к этой проститутке!

Я - удивляется ещё больше и не находит слов. Молчит.

МАМА: - Боже мой, Боже мой, что же с ним будет!

ПАПА: - Я знаю, что с ним будет. Я знаю, что будет с ним. Я знаю! Она заразит его венерической болезнью, и он сдохнет под забором. Вот что будет с ним!

МАМА (заламывая руки): - Что же делать, что же делать?..

Я - молчит.

ПАПА: - Ты думаешь, она занимается этим только с тобой? Ты так думаешь, да? Так ты ничего не знаешь! Ни-че-го! Весь город знает, что она!-гу-ля-ет!-с-твоим!-пианистом! Весь-город-это-знает, весь-город, весь.

Я (не позволяя ему продолжить, несколько театрально): - Не смей!

ПАПА (поражённый): - Что-что-о-о?

Я (стоит на своём): - Не смей!

ПАПА (теряя самообладание): - Что-что-о-о? Вон отсюда! Вон!

Я, хлопнув дверью, покидает сцену.

МАМА выбегает следом за Я. Из-за кулис доносится её голос.

МАМА (за кулисами): - Вернись! Я тебя умоляю! Ты простудишься! Ты заболеешь венерической болезнью! Ты останешься без аттестата зрелости! Ты будешь чистить уборные! Ты... будешь...

ПАПА разбивает табуретку, грохнув ею об пол, и этим заглушает окончание маминой фразы.

МАМА (за кулисами): - ...будешь-будешь-будешь!

ЗАНАВЕС.

Перед занавесом, через затемнённый просцениум, движется фигура немолодого человека. В руках человек держит букетик первых подснежников. Он бережно прижимает цветы к груди, он ладонью заслоняет цветы от холода.

Навстречу ему идёт женщина. Увидев её, он ускоряет шаги, приближается к ней, протягивает цветы.

Вместе они пересекают просцениум и исчезают за занавесом.

МАМА (за кулисами): - ...будешь-будешь-будешь!

СВЕТ В ЗАЛЕ.

От затяжных осенних дождей деревянный настил стал скользким. Оступившийся рисковал сорваться в непролазную лагерную грязь.

Навстречу Фридману шёл высокий человек в офицерской форме, и хотя ширина настила позволяла разминуться, заключённый предпочёл сползти вниз.

Немец остановился. Это было плохим признаком: значит, что-то в облике или поведении заключённого ему не понравилось. Фридман ждал.

Офицер разглядывал неказистую, укутанную в тряпьё фигуру, набухшие жидкой грязью штанины, дырявую шаль. Непонятный интерес проступил на жёстком лице арийца.

- Friedmann? - недоверчиво произнёс немец. - Was machst du hier, Karl? ("Что ты делаешь тут, Карл?")

Удивление в его голосе было искренним и странным - в этом странном и страшном месте.

"Какой-нибудь венский меломан, - подумал Фридман. - Наверно, посещал мои концерты."

- Donner Wetter! Ты не узнаёшь меня, Карл? - Тон был требовательный, даже сердитый.

- Nein... Wer sind Sie, Herr Offizier? ("Нет... Кто вы, господин офицер?")

- Ты сошёл с ума... - от негодования офицер перешёл на шёпот.