Maestro - [6]

Шрифт
Интервал

В центре пустой сцены, на том самом месте, где застал его антракт, грустным воплощением одинокости возвышался артист. Он оставался таким же прямым, как и во время выступления, только лицо его было склонено к сложенным пригоршней ладоням, и он дышал в них, пытаясь вдохнуть тепло.

Прошло какое-то время, прежде чем он обратил на нас внимание. Его рассеянный взгляд скользнул по Фридману, который, скрытый тенью, был, очевидно, принят им поначалу за рабочего сцены. Потом певец ещё раз взглянул в нашу сторону и вновь отвёл глаза. Но что-то, по всей видимости, обеспокоило его. Он прищурился, покачал головой, как будто отгоняя навязчивое видение, и всё дышал, дышал в ладони.

Наконец, он нерешительно, будто зову повинуясь, двинулся в нашу сторону. Шаг... ещё шаг... и ещё. Глаза его сощурились, длинные пальцы рванулись вперёд, руки, плечи, шея, голова - вся тонкая фигура певца устремилась к нам; губы его шевельнулись:

- Mon Dieu... Боже мой... Бо-же-мо-ой!..

Фридман вышел из тени. Он молчал и неподвижно стоял перед артистом и лишь, не переставая, кивал и кивал и кивал в подтверждение безумной его догадки.

Тогда тишину сцены пронзил крик. Крик состоял из двух взрывов, разделённых промежутком недоумения, неуверенности, неверия, невероятности случившегося:

- Fried...-ma-ann!

И эхом - в ушах, в черепной коробке, под сводами сцены, над миром и временем:

- Fried!-ma-a-a-a-a-ann!

Оба с рыданиями бросились друг другу в объятия.

- Ваш сын может остаться не только без медали, - сказал маме Борис Григорьевич, - но и без аттестата зрелости.

Затем, понизив голос, хотя в кабинете не было посторонних, не было никого, кроме самого директора и моей мамы, он добавил:

- Ваш сын постоянно околачивается в кинотеатре... Там эта певица... Вы меня понимаете?..

- Я вас понимаю, - сказала мама и добавила дрогнувшим голосом:- Я вас отлично понимаю.

Вечером состоялся семейный совет.

В этом месте я не могу не сделать отступления, которое, как может

показаться, к моему повествованию отношения не имеет. Но в жизни всё

невероятным образом взаимосвязано; при, казалось бы, несомненной

материальности нашего существования вдруг обнаруживается не- или

над- реальная, необъяснимая, даже как будто "потусторонняя"

иррациональность бытия, без которой прервалась бы связь времён и всё

рухнуло бы в тартарары. Мне часто хочется оглянуться назад,

разобраться в том, кто я, отыскать причинность, благодаря которой на

пёстрой канве жизни вырисовался причудливый рисунок моей

единственной, ни на чью не похожей - судьбы.

Я вырос в провинциальном шахтёрском городке. В нём, конечно,

присутствовали все внешние атрибуты социалистического города:

кинотеатр, дворец культуры, музыкальная школа, драмкружок дворца

пионеров, литобъединение при редакции городской газеты. Я говорю об

этом без иронии или насмешки; напротив: слава Богу, что это было.

Какое счастье, что в наших - далёких от признанных культурных

центров - краях время от времени, словно добрые посланцы, появлялись

светлые люди, закинутые сюда - кто по несчастью, кто в результате

личного краха или преступлений режима, нередко проделавшие горький

путь, полный лишений и потерь - затем лишь, чтобы оставить

животворный след в судьбе случайно встреченного подростка. Уместно

здесь поразмышлять о предначертании, о миссии, о Высшем Промысле.

Было в нашем шахтёрском городе крупное, по нашим понятиям, учебное

заведение - горный техникум. Литературу в нём преподавал педагог по

фамилии Подкорытов, немолодой уже человек (к сожалению, не помню его

имени-отчества, а всего вернее - я этого и не знал).

Был он, кажется, из "лиц с административным ограничением мест

постоянного проживания".

Его ученики - будущие горные мастера, маркшейдеры, геодезисты - во

время классных занятий писали сочинения об образе положительного

героя - строителя светлой жизни и о прочей белиберде; иногда, между

делом, учитель читал своим питомцам стихи Тютчева, Блока,

Пастернака, а также, как я теперь понимаю - не называя, разумеется,

имён - и Ахматовой, и Гумилёва, и Мандельштама, и Цветаевой, и - кто

ведает, кого ещё. Мальчишками-студентами записанные в школьные, в

клеточку, тетрадки, стихотворные строки выходили из-под контроля и,

безымянные, устремлялись "в люди".

"Сейте разумное, доброе, вечное..."

Тамара Павловна Градская (мама популярного барда, певца Александра

Градского) руководила во дворце пионеров драмкружком. Выпускница

ГИТИСа, она не смогла принять приглашение и остаться во МХАТе

из-за мужа, Бори Фрадкина, инженера-механика; как и она, молодой

специалист, он был "инвалидом пятого пункта", загнанный по

распределению, несмотря на диплом с отличием, в нашу тьмутаракань, а

было это в недоброй памяти сорок восьмом, сорок девятом или

пятидесятом, не помню точно, да и не суть важно: они один другого

стоили. Ничего иного наш город не мог предложить начинающей, да так

и не начавшей талантливой актрисе, лишь неуправляемую кодлу

мальчишек и девчонок, обуреваемых необузданным самомнением и

переполненных дерзкими планами. "Мы покоряем пространство и время,

мы - молодые хозяева земли!", "Нам нет преград ни в море, ни на


Еще от автора Илья Войтовецкий
Светка

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Рекомендуем почитать
С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.


Терпеливый Арсений

«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».


От рассвета до заката

В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.


Жук, что ел жуков

Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.