Мадам - [144]
Она опять прервала чтение.
— Ну вот, я читаю, — напомнила она.
— Хорошо, теперь моя очередь, — сказал я и попросил книгу.
Она соскользнула со стола и подала мне ее, после чего опять села в кресло напротив.
— Простите, но здесь я должен сидеть, а пани на моем месте, — я рассчитывал сманеврировать таким образом, чтобы она оказалась справа от меня.
— Почему? — удивилась она.
— Согласно композиции на картине Шарона. Кто здесь король? Конечно, пани. Поэтому прошу на диван, — я встал, освободив ей место. — Я же, как Расин, сяду в кресле.
— Однако, сколько же у тебя еще детства в голове, — она встала и пересела. — Ну и что ты мне прочтешь? — на мгновение она приняла позу Людовика XIV. — Чтобы звучало красиво и ритмично, — она подняла вверх палеи жестом шутливого предостережения. — Помни, в александрийских стихах нужно добавлять слоги, которые в обычной речи никогда не произносятся…
— Mais Votre Altesse![229] Как я могу забыть!
— Allez-y donc, Seigneur[230].
Я перевернул страницу, открыв текст «большой арии» Федры, и начал читать:
Я знал этот текст наизусть и даже более того — мог выступать с ним как с концертным номером. Все довел до автоматизма: произношение, ритмику стиха, логичность декламации. Слова произносились сами собой, не требуя от меня напряженного внимания. И когда они вот так напевно звучали, когда я вдруг услышал их будто от кого-то другого, будто произносил их не я, а кто-то другой моим голосом, я вновь почувствовал знакомую дрожь — амбиции и жажды победы, — которая уже охватывала меня в подобных ситуациях, когда с помощью искусства — поэзии или музыки — я хотел покорить жизнь: привлечь на свою сторону Просперо в бюро Конкурса любительских театров; усмирить норовистую «чернь» во время вручения наград в Доме культуры; завладеть вниманием аудитории на торжественном заседании «по случаю». И мне пришло в голову, что подобного рода дрожь могла охватывать и Расина, когда он писал свои трагедии и особенно когда их читал — актрисам и королю. Для него — робкого, неуверенного в себе, без капли голубой крови в жилах — женщины и Его Королевское Величество представлялись Голиафом — неодолимым великаном, горой возвышающимся над ним; на борьбу с этим чудовищем он выходил, вооруженный лишь искрой Божией — даром слова. Победить его — значило… поразить, очаровать, лишить сил красотой стиха.
Для меня стало ясно, что часы начали отсчитывать мое время. Сейчас!.. Теперь или никогда — это должно произойти! Я перешагну заколдованный круг мифической реальности. Одолею ее, коснусь и познаю.
Осознавая силу эффекта, который я успел проверить на слушателях и зрителях, я поднял глаза от текста, не переставая его декламировать, медленно закрыл книгу, положил ее на стол, после чего, посмотрев Мадам в глаза, продолжал дальше на память свободно и непринужденно:
Она внимательно смотрела на меня, продолжая улыбаться своей упрямой улыбкой, но в ее глазах наконец появился блеск удивления и уважения. «Хорошо ты пишешь, Расин, — повторялась в ее глазах мысль Людовика XIV, — и не хуже говоришь… Продолжай… Еще, еще…»
И я продолжал, не останавливаясь:
И как бы повторяя памятный жест Федры из Comédie Française, я обхватил правой рукой левое запястье Мадам.
И тогда произошло нечто такое, что меня как громом поразило. Она, — возможно, инстинктивным движением, а возможно, чтобы подчеркнуть, что видит в этом только игру и сама хочет принять в ней участие, для компании, ради общей забавы, — повернула в тисках моей правой горячей ладони свою прохладную, тонкую кисть и слегка опустила ее, чтобы встретиться с моей, и снизу сильно сжала мою ладонь. Это был именно тот жест, на который в своем отчаянии рассчитывала Федра, удерживая в руке запястье Ипполита, — жест человеческой солидарности; тот жест, на который тот высокомерно поскупился.
Однако в интерпретации Мадам весь этот маневр означал нечто иное. Он не был выражением сочувствия, милосердия или нежности. А исправлением, шлифовкой, дрессурой моего поведения (несмотря на все оговорки, неприличного и дикого) — уроком, подобным тому, который я недавно получил от Рабочего — на мое счастье, бесполезного — по поводу обращения с пилой.
«Не то, совсем не то, — казалось, поправляла она меня этим красивым и выразительным жестом. — Запомни наконец, глупышка, что если уж вот так святотатственно берешь мою руку, вообще руку женщины, то делай это, по крайней мере, явно, смело, с открытым забралом, а не маскируясь, исподтишка, коварно и одновременно половинчато, притворяясь перед самим собой, что делаешь что-то другое. То, чего ты хочешь, выглядит следующим образом: твоя правая рука сверху, моя левая снизу. Ладони соединяются, а пальцы переплетаются. Таков ритуал обручения».
Сначала мы живем. Затем мы умираем. А что потом, неужели все по новой? А что, если у нас не одна попытка прожить жизнь, а десять тысяч? Десять тысяч попыток, чтобы понять, как же на самом деле жить правильно, постичь мудрость и стать совершенством. У Майло уже было 9995 шансов, и осталось всего пять, чтобы заслужить свое место в бесконечности вселенной. Но все, чего хочет Майло, – навсегда упасть в объятия Смерти (соблазнительной и длинноволосой). Или Сюзи, как он ее называет. Представляете, Смерть является причиной для жизни? И у Майло получится добиться своего, если он разгадает великую космическую головоломку.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Настоящая книга целиком посвящена будням современной венгерской Народной армии. В романе «Особенный год» автор рассказывает о событиях одного года из жизни стрелковой роты, повествует о том, как формируются характеры солдат, как складывается коллектив. Повседневный ратный труд небольшого, но сплоченного воинского коллектива предстает перед читателем нелегким, но важным и полезным. И. Уйвари, сам опытный офицер-воспитатель, со знанием дела пишет о жизни и службе венгерских воинов, показывает суровую романтику армейских будней. Книга рассчитана на широкий круг читателей.
Боги катаются на лыжах, пришельцы работают в бизнес-центрах, а люди ищут потерянный рай — в офисах, похожих на пещеры с сокровищами, в космосе или просто в своих снах. В мире рассказов Саши Щипина правду сложно отделить от вымысла, но сказочные декорации часто скрывают за собой печальную реальность. Герои Щипина продолжают верить в чудо — пусть даже в собственных глазах они выглядят полными идиотами.
Роман «Деревянные волки» — произведение, которое сработано на стыке реализма и мистики. Но все же, оно настолько заземлено тонкостями реальных событий, что без особого труда можно поверить в существование невидимого волка, от имени которого происходит повествование, который «охраняет» главного героя, передвигаясь за ним во времени и пространстве. Этот особый взгляд с неопределенной точки придает обыденным события (рождение, любовь, смерть) необъяснимый колорит — и уже не удивляют рассказы о том, что после смерти мы некоторое время можем видеть себя со стороны и очень многое понимать совсем по-другому.
«Голубь с зеленым горошком» — это роман, сочетающий в себе разнообразие жанров. Любовь и приключения, история и искусство, Париж и великолепная Мадейра. Одна случайно забытая в женевском аэропорту книга, которая объединит две совершенно разные жизни……Май 2010 года. Раннее утро. Музей современного искусства, Париж. Заспанная охрана в недоумении смотрит на стену, на которой покоятся пять пустых рам. В этот момент по бульвару Сен-Жермен спокойно идет человек с картиной Пабло Пикассо под курткой. У него свой четкий план, но судьба внесет свои коррективы.