Мадам Казанова - [24]

Внутри у меня похолодело. Неужели Наполеон знает о тех зверствах, которые совершаются в Париже? Возможно ли, что он одобряет все то, что уже произошло и что продолжает происходить? Почему он ничего не рассказывал об этом? Холод медленно сковал меня. Во рту у меня пересохло, я с трудом могла говорить. Я медленно произнесла:

— Мне было хорошо в доме Бонапартов.

— Ты, как и все женщины, оцениваешь людей по своим особым меркам. Если хочешь, можешь не разрывать отношений с семьей Бонапарт. Но ты больше не должна оставаться в их доме. — Карло говорил твердым, почти нравоучительным голосом. — Я считаю себя ответственным за тебя, как твой жених и как твой опекун.

Я открыла было рот, чтобы возразить, но промолчала. Можно было не соглашаться в чем-то с женихом, но спорить со своим опекуном было бесполезно.

— Я отвезу тебя обратно в Корте, — подвел итог Карло.

Дальше все происходило так быстро, что я не успевала даже осознать это. Пока Карло ожидал меня в карете перед домом Бонапартов, я с лихорадочной поспешностью собирала свои вещи.

Прощание со мной тети Летиции было столь же холодным, как и ее приветствие когда-то. Вероятно, она будет скучать по моим деньгам за стол и проживание, но не по мне. Священник, брат тети Летиции, благословил мой отъезд, коснулся пальцами моего лба, моих губ — и моей груди. Паолина всхлипывала, но ее горе было слишком показным, уж я-то хорошо ее знала. Дверь за мной захлопнется, и она тут же забудет обо мне; как говорится, с глаз долой — из сердца вон. Марианна-Элиза высокомерно кивнула мне, а двое младших в это время глазели в окно на стоявшую пред домом карету и запряженных в нее вороных. Луиджи принялся изо всех сил трясти мою руку, а Джозеф молча и осторожно пожал мою ладонь. Но никто из них не просил меня остаться, даже Наполеон. Сейчас он неподвижно стоял среди этой сутолоки и безмолвно смотрел на меня. Поговорить с ним до этого у меня не было возможности. Что могла я сказать ему в этот момент, в окружении стольких внимательных глаз и ушей? И что он мог мне на это ответить? Нервы мои были напряжены до предела, в глазах помутилось. И тут он улыбнулся и подмигнул мне.

Это успокоило меня. Он не уступит любимую женщину другому мужчине, он найдет пути и способы встречаться со мной, он заберет меня к себе. Может быть, даже хорошо, что ему придется теперь действовать. Я была уверена, что сложившаяся ситуация ускорит принятие им какого-то решения.

Мы с Карло ехали в карете всю ночь, и всю дорогу я сидела, забившись в угол. Чувствуя мою холодную сдержанность, он некоторое время не беспокоил меня, а затем решил все же объяснить свое решение, хотя я упорно не хотела понимать его.

— Сегодня Бонапарты являются нашими соперниками, а уже завтра станут нашими врагами, — нарушил молчание Карло. — Между нами и этим сборищем якобинцев не осталось никаких точек соприкосновения. Кровавый террор, царящий во Франции, вызывает у генерала Паоли глубокое отвращение и вынуждает его искать контакт с умеренными политическими режимами, что полностью отвечает интересам Корсики. Сейчас он ведет секретные переговоры с Англией и рассчитывает на то, что она примет Корсику под свою защиту. И я — на его стороне.

— Я устала, — ответила я ему и подумала про себя: «Проклятая политика! Все может лететь к чертям, а политика все равно остается. И как это меня только угораздило полюбить человека, который оказался политиком, и одновременно иметь жениха — политика? И что это такое, как не амбиции и не стремление к славе и власти?! А еще тщеславие, высокомерие и зависть. Женщины более скромны в своих желаниях — они хотят жить и любить, их интересует будущее любимого человека, а не судьба народных масс. Пускай это эгоизм, но так хочется покоя, человек живет сегодня, и ничто не должно разрушать его личное счастье ради сумасбродных планов во благо будущих поколений».

За то время, пока меня не было, жизнь в нашем доме в Корте нисколько не изменилась к лучшему. Здесь, где все напоминало мне об отце, жила моя семья — недалекая, примитивная, ограниченная, сосредоточившая свои интересы на повседневных мелочах и ставшая для меня бесконечно далекой. Я почти возненавидела Наполеона за то, что он научил меня думать. Теперь я увидела то, чего никогда не замечала раньше, начала более отчетливо понимать суть многих явлений, как явных, так и скрытых.

Моя мать, которую больше не сдерживала и не подавляла личность отца, стала вдруг неестественно разговорчивой. Ее жалобный голос слышался в доме весь день, с утра до вечера, она все говорила и говорила — ради самого этого процесса. Сестра Ваннина наконец-то обручилась. Поскольку Карло выхватили из-под самого ее носа, ей пришлось довольствоваться первым подвернувшимся кузеном, Винчентелло Маласпина — неуклюжим парнем с постоянно приоткрытым от удивления ртом. Брат Антонио оказался восторженным почитателем генерала Паоли, и от него теперь постоянно исходили различные патриотические высказывания. В общем, еще один политик на моем пути!

Единственным моим утешением была Лючия. Когда мы приехали ночью, она пришла ко мне в комнату, чтобы помочь раздеться, и, надевая на меня через голову ночную рубашку, спросила: