Мачеха - [13]

Вот как она тогда рассуждала.

А ему в ту пору только пошёл двадцать первый год.

И позднее, когда они сошлись, Наташа ни от кого не таилась, не стеснялась, что теперь вот действительно не зря к ней ходит Пашка-тракторист.

В деревне её, конечно, сильно не одобряли, потому что очень уж они были неровня, но в глаза осуждать Наташу никто не осмеливался, да и Павел был не той породы, чтобы можно было над ним безнаказанно зубоскалить или вязаться к нему с советами да уговорами.

А потом Павла перевели в мастерские на Центральную усадьбу.

Первое время он очень скучал, в выходной старался попасть в Покровское, не один раз даже пешком ходил.

Но подошла посевная, и до конца уборочной он мог заглядывать в Покровское от случая к случаю. И, видимо, за это время они начали друг от друга отвыкать, а может быть, Павел стал стесняться, потому что, хотя о женитьбе и думать ещё не думал, но Шурка к тому времени уже основательно его захороводила.

И Наташа встречала его всё холоднее и отчуждённее.

В последний раз он только постоял с ней на почтовом крылечке… Она даже и зайти его не пригласила. Сказалась больной, и вид у неё, правда, был очень нехороший.

Теперь-то Павел знал, что она в это время была на пятом месяце и уже собиралась с Мельниковыми к отъезду.

Но тогда о беременности её никто не знал, даже Марине Андреевне Наташа призналась, когда они уже были на Севере.

Конечно, в Шурку он тогда здорово врезался, но скажи Наташа о беременности – и он женился бы без единого слова. И Шурку бы оставил, потому что с Шуркой он до женитьбы ничего себе не позволил…

Да разве не предлагал он Наташе расписаться, когда о ребёнке ещё и помину не было? А она усмехалась:

– Нет, уж лучше не надо. Чтобы ты возненавидел меня за то, что жизнь твою сгубила, молодость твою заела? Через десять лет мне под сорок будет, а ты ещё только-только в силу входить начнёшь…

Вот как она тогда рассуждала. Здраво, вообще-то говоря, рассуждала.

Так за что же через Светку казнит она его теперь? За то, что не могла унести дочь с собой в могилу? За то, что досталась её дочь… сопернице?

Так разве в Шурке или в нём дело? Светке жить надо. А как она будет жить среди людей с этаким… кособоким характером?

Как-то Павла по дороге с работы остановил директор школы и долго, подробно, с пристрастием расспрашивал о Светке.

А вечером на огонёк зашёл председатель рабочкома, чего раньше никогда не случалось. Толкуя с Павлом о том о сём, он всё время искоса поглядывал на Светку, окаменевшую в своём углу над раскрытой книгой.

Уже два раза приходила Куличиха из женсовета – баба въедливая, бесцеремонная. Пытаясь втянуть Светку в разговор, смотрела то на неё – жалостливо и тревожно, то на Шурку – укоризненно, с подозрением. Осмотрела всё в Светкином уголке, мимоходом тронула рукой постель, проверила: достаточно ли мягкий матрас скрыт под голубым покрывалом, не кладёт ли мачеха сиротку на голые пружины?

Прибегала Полинка Сотникова, шипела в кухне на Шуру:

– Сама ты виновата, хвалишься, как дурочка, перед бабами: «Светка у меня такая трудолюбивая, такая старательная, такая помощница!» Вот теперь в народе и болтают, что она у тебя и за няньку и за горничную…

Было ясно, что не случайно и не мимоходом появляются все эти люди в доме Павла. Что не одних учителей тревожит, почему его Светка не такая, как все дети.

Видимо, что-то неладно в семье Павла Егоровича. Неспроста же восьмилетний ребёнок за полгода не смог привыкнуть к семье. Забитого ребёнка сразу видно.

Отец дома находится мало, он и сам многое может не знать, что творится за его спиной. Главная причина, конечно, не в отце…

В воскресенье, после обеда, пришла Людмила Яковлевна, Светкина учительница, молоденькая, строгая – неулыба.

Светка была в кино. В этот день младшие классы под командой вожатых смотрели «Конька-Горбунка».

Лёжа после обеда в спальне, Павел слушал, как Шура демонстрирует учительнице Светкино хозяйство.

Видимо, учительница пришла не в первый раз. Рабочий Светкин столик, книжная полочка, кукольный уголок – всё это она уже видела.

Интересовало её явно совершенно другое. Но Шура ничего не понимала. Она оживлённо тараторила, сама себя перебивая смехом, рассказывала, как утром погасло электричество и Светка в потёмках надела фартук на левую сторону.

Показывала новые книжки, вытащила откуда-то из-под матраца альбом и начала хвалиться Светкиными рисунками.

Людмила Яковлевна сдержанно похвалила и книжки, и краски, и рисунки.

– Скажите, а как Света вас называет? – спросила она вскользь.

– А никак! – рассмеялась Шура. – Не привыкла ещё.

– Странно! – Голос учительницы звучал строго и осуждающе. – А как она называет отца?

– А тоже никак!

Павел стиснул зубы, он готов был и уши зажать, чтобы не слышать её смеха. Неужели эта дурища не понимает, что её подозревают чёрт-те в чём?

– А не очень она у вас перегружена домашней работой? У вас ведь ребёнок маленький?

– В моём ребёнке, если на старые фунты переводить, больше пуда живого веса… – фыркнула Шура. – Не то что Светка, я сама-то её едва поднимаю!

Павел соскочил с кровати, торопливо прошёл через залу, накинул телогрейку и вышел в сени.