Лжедмитрий - [39]

Князь Адам начал разговор уже почти с порога кабинета.

— Знаешь, — сказал он многозначительно, ещё даже не сняв с себя саблю, — кого я с собою привёз? Вовек не догадаешься.

Князь Константин вспомнил о богатой коляске. Спросил:

— Турецкого султана?

Князь Константин хотел сразу настроиться на шуточный тон. Подобным образом общался всегда и со всеми, если не было грозящей опасности, спешки.

— Гм, султана пленить... — оглянулся князь Адам, принимая тон брата. — Султана тоже бы неплохо...

Это следовало понимать так, будто бы тот, кого он привёз, может считаться важнее султана. Во всяком случае ему не уступит.

Князь Адам потребовал удалить из кабинета всех присутствующих, даже пана Пеха. Оставшись наедине с хозяином, всё равно снизошёл до шёпота. Это служило знаком особой серьёзности того, что он скажет.

— Я привёз московского царевича Димитрия Ивановича, — поведал гость, глядя на хозяина какими-то незнакомыми ему глазами.

— И где ты его купил? — всё ещё не мог настроиться на потребный тон князь Константин.

Однако гость посмотрел уже неодобрительно. Хозяин вынужден был сделать извинительный жест и склонить голову.

— Он был у меня в Брагине, — смилостивился князь Адам. — Впрочем, он уже давно на Волыни... И слух о нём разлетелся уже далеко.

Князь Константин встревожился. В голове снова мелькнуло недавнее послание тестя.

— Из черкасских казаков?

— Кто? Как это из казаков? — начал возмущаться князь Адам. — Он — царевич!

— Откуда же он взялся?

— Из Москвы.

— Да каким образом?

— Дело не в том. Важно, что царевич. Он зимовал в Дерманском монастыре у князя Острожского. Затем служил у пана Гойского в Гоще. Многому там научился. Побывал на Сечи... Он хотел набрать тех лайдаков и вести их на Москву, отнимать отцовский престол.

— Допустим, — рассуждал князь Константин уже со всевозможной серьёзностью. — Кто бы он ни был, можно ему спасибо сказать, если уведёт бездельников... Да только как ты узнал, что это царевич? У него на лбу не написано. А вокруг столько слухов. Как он к тебе подступился?

— В том-то и дело. Долго рассказывать, — снова перешёл на шёпот князь Адам. — Тебе трудно будет поверить.

— Да уж послушаю. Если я не поверю, то кто поверит?

— Кого угодно заставлю сейчас поверить! — возвысил неожиданно голос князь Адам.

— Заставить — это одно, — имел своё мнение князь Константин. — Ты сумей убедить.

— Сумею. А нас никто не слышит?

Князь Адам бросился к дверям. Распахнул рывком, но тут же закрыл и отступил. За дверями никого не было.

— Извини, пан, — сказал. — Очень тонкое дело.

Князь Константин вздохнул. Вечные подозрения.

Особенно на пана Пеха. Он дёрнул красный шёлковый шнурок — на пороге тотчас вырос пахолок в белой одежде.

Князь велел принести венгржин. И как только за пахолком захлопнулись двери, гость начал рассказ:

— Видит Бог, брат, в это трудно поверить. Но я расскажу всё без утайки. Как попу на исповеди... Был вечер. А я был зол. Меня не успокоила охота. Не успокаивало ни вино, ни баня. Ты ведь знаешь этих московских воевод. Извели. И князь Острожский ни мычит ни телится. Хотя ему король поручил рассудить наши споры.

— Вот я и говорю, — вставил князь Константин, уже восемь лет как перешедший в католическую веру. — Трудно православному среди католиков. Потому и сыновей своих князь Острожский не принуждал оставаться в православии.

— Не о том речь, пан, — отрезал князь Адам. — Я православным был, им и останусь. И если православный поступает по-свински — так и скажу ему в лицо. А если католик — так и ему та же честь. Ты меня знаешь.

Князь Константин кивнул головою.

Князь Адам продолжал:

— Я сидел после бани. Слуги опасались попадаться мне на глаза. Они как-то устроили, что на мой зов поспешил казак. А ты меня знаешь. Мне показалось, будто он поднёс тёплое пиво. Я ударил его по лицу. И тут...

Князь Адам решительно оглянулся. Вскинулся с кресла, хотел уже сделать шаг к дверям. Будто снова кого заподозрил в подслушивании. Да удержал себя.

— И тут... Он ударил меня! Веришь? Только между нами...

— Трудно поверить, — заключил князь Константин.

— Сам не могу поверить, — шипел, припоминая, князь Адам. — Князя Вишневецкого ударил хлоп! Уже хотел распорядиться, чтобы во дворе возводили виселицу, зарывали в землю кол. Чтобы его четвертовали. Я не мог ещё придумать достойной казни. А он, представь, стоит передо мною и не думает убегать! Не думает о спасении. Не падает на колени. Словно жизнь ему — грош. Стоит с виду спокойный, как изваяние. Только напряжённый, как статуи древнеэллинских атлетов. И говорит: «Знаешь, князь, кого ты ударил? Я — Димитрий Иванович, сын Ивана Грозного!» Расстёгивает жупан, обыкновенный жупан, какие у меня носит любой казак, и показывает золотой крест. Беру крест в руки, но чувствую: это уже ничего не значит. Будто Бог мне шепнул: это правда! Отважиться на подобное способен только царский сын! Я взял с него слово: о случившемся люди узнают только от меня. И предложил ему рассказать о себе.

Князь Константин молчал. Он размышлял. Он предполагал, как воспримет всё это пан Мнишек.

— Вину он возлагает на Бориса Годунова, — продолжал князь Адам. — Борис не боится ни огня, ни железа. Царь Фёдор Иванович ничего не мог с ним сделать. После смерти слабевшего царя Борис сам надумал стать царём, но Димитрий Иванович, мальчик, ему мешал. Многие это понимали, да не знали, что делать. Однако нашёлся человек, который подменил царевича в Угличе, и подосланные убийцы зарезали в темноте не царевича, но другого мальчика. Мать-царица от горя не поняла, кого оплакивает. А вскоре её заточили в монастырь. Спасённого же царевича увёл тот добрый человек, укрыл и воспитал. И когда он состарился и почуял близкую смерть, то передал юношу под опеку своему верному другу. И вот после смерти Фёдора Ивановича царскую корону получил злодей. А настоящий царевич мыкается по монастырям, потому что новый его покровитель тоже вскоре умер. Более того, царевичу пришлось постоянно скрываться. Коварный Борис его не пощадил бы. Но как юноша ни скрывался, да какой-то человек признал его, завидев у него на груди золотой крест, о котором я тебе говорил.