Лжедмитрий - [36]

Андрей и Харько с Мисаилом радовались.

Отец Григорий выжидательно молчал.

Но Петро Коринец предупредил:

— Ворона осторожен, как степной лис.

Ворона, правда, в тот же день велел довбышам созвать товариство на новую раду, чтобы отец Григорий мог перед ним высказаться.

Отец Григорий, взойдя на пригорок под грохот казацких барабанов, терпеливо дождался, переминаясь с ноги на ногу, пока довбыши угомонятся, перекрестился в сторону церкви, на её приметный золотой крест над земляною крышей, стащил с золотого чуба скуфейку, взмахнул широким рукавом рясы и начал молодым звонким голосом:

— Панове казаки! Товариство сечевое! Сам я того помнить не могу, но хорошо знаю, что ещё мой батюшка покойный, царствие ему небесное, царь Иван

Васильевич Грозный, с надеждою взирал на казаков, полагая, что только казаки способны стать защитою от басурманов, от врагов Христовой веры. Он призывал к себе на службу князя Дмитра Вишневецкого. А князь Вишневецкий гуртовал вокруг себя смелое казацкое воинство. Но не получилось тогда задуманное. Бога мы часто гневим. Зато теперь, как только, по велению милосердного Бога и с вашей помощью, мне удаётся накрыть свою голову царской короной, которой лишил меня злодей Борис, — клянусь вам, что я сразу же сделаю всё, чтобы освободить наши земли от вечного страха перед угрозой с юга. И помочь мне в том опять же сможете только вы. Потому что никто не умеет так сражаться с этим врагом, как умеете вы. В том я убеждён.

— Верно! Верно! — зашумели вокруг.

Особенно старались те казаки, которые уже слушали проповеди отца Григория. И даже те, кто с ухмылкою смотрел на отца Григория — какой, мол, царевич, когда это поп, дескать, видали мы таких царевичей уже не раз, — даже те смотрели уже приветливей.

А кто-то враз напомнил:

— Так чего же ты, царевич московский, не обратился сразу же за помощью к князьям Вишневецким? Князь Адам тебе с готовностью помог бы. Чай, сосед он Севере московской.

Андрей видел, как вздрогнул от этого крика отец Григорий. И хотя отец Григорий и дальше бойко говорил, однако он всё время посматривал в ту сторону, откуда только что раздался напутственный голос.

Но когда речь была закончена — товариство в ответ покричало, покричало да и разошлось. По словам нового кошевого получалось: вроде бы большинство голосов против того, чтобы подавать помощь московскому царевичу. Нужно, дескать, сперва об оружии позаботиться, о снаряжении, о конях.

На пыльном майдане при Вороне остались только отец Григорий, Харько, Мисаил, Петро Коринец.

— Вот что, — сказал Ворона отцу Григорию и всей его свите, как-то затрудняясь обращаться в отдельности к отцу Григорию, не зная, что ли, как его величать. — Вот что... Подавайтесь пока на Дон. Коней я вам добрых дам. Огирей. Если дончики поддержат — то и за нами дело не станет.

Андрей опередил отца Григория с ответом:

— Хитрец ты, Ворона. Ещё сегодня с утра был человеком, а сейчас кем стал... Ну да я твою хитрость наперёд знаю. Можно ли отпускать московского царевича в такое время в дикие степи без охраны? Или ты на то и рассчитываешь, Ворона, что его татары в полон заберут? Так не будет по-твоему!

Ворона, оскорбись, молчал.

Андрей от себя добавил отцу Григорию:

— Государь! Отпусти меня на Дон. Ещё казаков десяток-другой возьму добрых. Но ты напиши донникам письмо и дай какой-нибудь знак от себя: знамя какое, что ли... И поход скорый на турок пообещай.

Ворона, заслышав это, закивал головою.

Отец Григорий был согласен:

— Так и сделаем.

Но в голове у него зрели какие-то новые замыслы. Он глядел себе под ноги и шевелил губами.

На Сечи Андрей не стал задерживаться. Обращение царевича к донникам приготовили быстро. Получилось великолепно. Андрей как бы догадывался, что их ждёт впереди, потому не расставался с окованной железом скрынькой, прихваченной ещё из отцовского лесного дома. В ней хранил атрамент и перья и даже хорошую бумагу. Андрею помнились обращения московских царей к своим подданным. Их он тоже начитался в отцовском доме. Потому подсказывал царевичу, какие слова следует подбирать для обращения, сам записывал, поскольку был убеждён, что царевичу ни за что нельзя брать в руки перо, а только кисточку, чтобы подписать готовые грамоты. Тайком от царевича и всех прочих спутников, даже от пронырливого Харька, Андрей заказал в Киеве у ювелира печать, на которой было красиво выведено «Димитрий Иоаннович, царь и великий князь всея Руси».

Когда грамота к дончикам была начисто перебелена, многократно прочитана с надлежащим возвышением голоса, как читают в церквах священники, а не биручи на площадях, когда она была размножена и каждый образец её запечатан изготовленной в Киеве печатью — все остались довольны, даже удивлены.

И всё же Андрей ни за что не покинул бы царевича без присмотра, если бы не надеялся на защиту Петра Коринца.

— Смотри, брат, — наказывал ему. — За всё отвечаешь.

А что всё это делалось не напрасно — понял уже после первого дня нового путешествия.

Земли за Днепром лежали безлюдные. Дороги бежали куда какой вздумается, словно здешние немногочисленные жители ещё ни разу не смогли договориться и двинуться в одном направлении. Так что дорогу на Дон приходилось угадывать просто по солнцу, часто переводя коней с одной еле приметной дороги на другую, такую же. Степные реки текли по дну глубоких долин. Они просматривались на большом расстоянии, в виде извилистых сверкающих лент, брошенных в те долины. Вода в них казалась чистой и тёплой, прогретой на солнце. А селения человеческие ютились в этих долинах при воде, были закрыты густой зеленью, так что, если бы не дымы, которые тянулись к небу, да не пёстрые стада, не табуны коней поблизости, — и не догадаться бы, что там расположены человеческие жилища.