Лжец - [80]

– Ну, не считая разве что…

– Не считая чего, дорогой мальчик?

– Не считая, ты же знаешь… той ночи в кембриджской уборной.

– Чего-чего? А… ну да, конечно. Не считая этого, да, разумеется. – Трефузис удовлетворенно покивал. – Ну-с, если я не впадаю в большее, нежели Господь Бог, заблуждение, наша станция обслуживания находится вон за тем углом. А! Вот она. Бензин и лимонный чай, я полагаю. Машине не помешает заправка, а нам не помешает закуска, хо-хо.

Пока машина сворачивала с дороги, Адриан, как и многие английские путешественники до него, дивился опрятности и трогательному порядку, царящему на континентальных заправочных станциях. Цвета «евро» могли быть чрезмерно яркими и примитивными, однако лучше эта блестящая чистота, чем грязноватое убожество английских придорожных заправок. Как им удается сметать весь сор и сохранять покраску в подобной свежести? Все чистенько и аккуратно – от висящих по стенам горшочков с геранью до кровли из веселой желобчатой черепицы, предлагающей затененную стоянку измученным жарой, усталым путникам… Тут взгляд Адриана привлек некий металлический отблеск. Он изумленно ахнул.

В конце того самого ряда машин, в который Трефузис, неумело маневрируя, пристраивал свой «вулзли», стоял зеленый БМВ с английскими номерами и наклейкой «ВБ».

– Дональд, смотри! Это их!

– Надеюсь на это. Я очень старался быть точным.

– О чем ты старался?

– И не забывай, частица «это» требует именительного падежа.

– Что?

– Ты сказал «это их». Имея в виду, разумеется, «это они». – Трефузис потянул на себя ручной тормоз и распахнул дверцу машины. – Впрочем, это всего лишь несносное педантство. Кто, пребывая в здравом уме, говорит «это они»? Никто. Ну так что же? Будешь сидеть в машине или вылезешь наружу и послушаешь, как я упражняюсь в люксембургском?

Они снесли подносы с булочками и чаем к столику у окна. Двое из БМВ сидели на другом конце кафе, в отделении для некурящих.

– Заговаривать с ними не стоит, – сказал Трефузис, – однако приятно знать, что они здесь.

– Кто они?

– Они зовутся Нэнси и Саймон Хескет-Харви, один мой давний друг любезно предоставил их нам в компаньоны.

– Значит, они на нашей стороне?

Трефузис не ответил. На миг задумавшись о чем-то, он вверх-вниз подергивал в своем стакане пакетик с заваркой.

– После войны, – наконец вымолвил он, – у Хэмфри Биффена, Элен Соррел-Камерон, математика по имени Бела Сабо и у меня появилась идея.

– Наконец-то, – произнес Адриан. – Вот она, правда.

– Это уж ты сам решишь. Мы вместе работали над «Энигмой» и проникались все большим интересом, каждый по-своему, к возможностям языка и машин. Бела очень хорошо сознавал, что в Британии и Америке уже открылся путь к тому, что ныне именуется вычислительной техникой, и что рано или поздно появится возможность лингвистического программирования цифровых машин. Работа Тьюринга в Блетчли показала, что старая, созданная еще Холлерином[130] система перфокарт скоро отойдет в прошлое. За алгоритмическими математическими языками низкого уровня последуют интеллектуальные модульные языки уровня более высокого, а те в конечном счете приведут к созданию эвристических машин.

– Эвристических?

– Способных учиться на собственных промахах, действующих, подобно людям, методом проб и ошибок. Мой интерес ко всему этому был не математическим и не так чтобы социальным. Меня не пугало, что машины станут умнее людей, что они в каком-то смысле «возьмут верх». Однако я очень интересовался разработкой новых языков.

– Вследствие того, что все существующие ты уже выучил и боялся заскучать.

– Очаровательное преувеличение. После войны Бела вернулся в Венгрию, Хэмфри, как тебе известно, женился на леди Элен и стал школьным учителем, а я остался в Кембридже. Однако мы продолжали работать, когда представлялась такая возможность, над нашей идеей языка высокого уровня, на котором смогут изъясняться и машины, и люди. Наша мечта заключалась, видишь ли, в том, чтобы создать международный язык наподобие эсперанто, который был бы одновременно и lingua franca[131] общения человека и машины.

– Однако идеальное решение состояло бы, наверное, в том, чтобы научить машину говорить по-английски?

– Ну, весьма и весьма опасаюсь, что именно это и произойдет. Мы не могли, конечно, предугадать появление микропроцессора, или, возможно, мне следовало сказать – нам не хватило воображения, чтобы предсказать его появление. Стоимость вычислений каждые десять лет уменьшалась в миллион раз. Просто изумительно. Это означает, что теперь ты можешь за один фунт купить средства обработки данных, которые в семьдесят первом обошлись бы тебе в миллион фунтов.

– Разве это плохо?

– Чудесно, попросту чудесно. Однако мне от этого проку мало. Сейчас в компьютерах работают дюжины языков. «Кобол», «Форт», «Си», «Лисп», «Суперлисп», «Фортран», «Бейсик», «Паскаль», еще десятки жалких уродов. Теперь вот появился «Вавилон». Он еще покажет себя, как только стоимость вычислений снова понизится. К концу столетия мы получим компьютеры, распознающие уже существующие человеческие языки.

– Так в чем проблема?

– О, никакой проблемы не существует. Решительно никакой. Мы потратили тридцать лет, ковыряясь в том, что оказалось пустой породой, только и всего. Тут нет ничего особенного. Жизнь в науке, как говорится. Я рассказываю об этом, чтобы ты лучше представил себе мои отношения с Сабо. Мы с ним поддерживали связь, понимаешь? Он из Будапешта, я из Кембриджа.