Лжец - [27]

Отец фыркнул:

– Не говори глупостей! Разумеется, ты должен пойти.

– Но я же отработал…

– Повяжи галстук и спускайся, сию же минуту!

III

– Ты задроченный маньяк, – сказал Том.

– Это ты задроченный маньяк, – ответил Адриан.

– Мы все задроченные маньяки, – заключил Хэрни.

Все четверо сидели в «кабинете» Хэрни и Сэмпсона, перелистывая «Херню!».

Чемодан, на котором они устроились, казался им пороховой бочкой. В нем лежали семьсот готовых для распространения экземпляров журнала.

– Бросьте, ребята, – сказал в конце предыдущего триместра Хэрни, когда Адриан предложил это название. – «ПИХ» куда лучше. «Подпольное издание Хэрни». Господи, да «Херня» – это же моя кличка. Все сразу поймут, что я имею к нему отношение.

– В том-то и фокус, балда моя сладкая, – ответил Адриан. – Никто не поверит, что мозговитый Хэрни оказался таким дураком, чтобы назвать своим именем подрывной подпольный журнал.

И журнал получил название «Херня!». Иллюстраций в нем не было, поскольку рисовать умели лишь Том и Сэмпсон, а их стили были слишком легко узнаваемы.

То, что они сейчас разглядывали, представляло собой пятнадцать машинописных страниц, перенесенных копировальным аппаратом на зеленоватую бумагу. Ни надписей от руки, ни рисунков – ничего, что позволило бы распознать авторов. Журнал мог изготовить любой ученик или ученики любого пансиона школы. Хэрни без всяких хлопот, соблюдая полную секретность, размножил дома восковки.

В следующий за Пасхой вторник Адриан, изрядно выправив и переписав статью, отправил ее в Хайгейт,[53] на домашний адрес Хэрни; теперь, перечитывая написанное, он находил его довольно пресным и вялым в сравнении с сочиненным Хэрни либретто рок-оперы из школьной жизни и представленным Томом прямо-таки превосходным анализом героиновой контркультуры в «Голом завтраке». Аллегория же Сэмпсона, повествующая о жизни рыжих и серых белок, была и вовсе неподражаема.

– Ну ладно, – сказал Том, – теперь перед нами стоит проблемка распространения.

– Скорее проблемина, чем проблемка, – заметил Хэрни.

– И даже проблемондия, – сказал Сэмпсон.

– Я зашел бы настолько далеко, что назвал бы ее проблемистерией.

– Что и говорить, – сказал Том, – тут нам придется попотеть.

– Вот уж не думаю, – откликнулся Адриан. – Мы же все получали альковные наряды, верно? И хорошо знаем, как в какой пансион проникнуть.

– Вообще-то я до сих пор ни одного не получил, – сказал Сэмпсон.

– Зато у меня их было многое множество, – сказал Адриан. – Думаю даже, что мне принадлежит рекорд нашего пансиона.

Поддержание дисциплины всегда было в частных школах задачей не из простых; сечение нарушителей, поджаривание малышни у открытого огня, засовывание в их задние проходы не самых подходящих для этого предметов, подвешивание за лодыжки – все эти жестокие и необычные формы наказаний уже отмерли ко времени появления Адриана в школе. Директору еще случалось иногда поработать тростью, учителя могли предоставлять ученикам полную свободу действий, а могли и лишать каких-либо привилегий или ограничивать оные, старосты наказывали учеников альковными нарядами, однако изобретательное насилие и изощренные пытки отошли в прошлое. Уже три года, как никого не подвешивали в уборной вниз головой и никому не защемляли концов ящиком стола. При такого рода мягкости и либерализме, распространившихся в первейших из наших образовательных заведений, нечего, по мнению многих, было и дивиться тому, что в стране все идет наперекосяк.

Когда именно был изобретен альковный наряд – насильственная мера характера скорее бюрократического, чем физического, – никто бы сказать не взялся. Единичный альковный наряд представлял собою клочок бумаги, вручаемый старостой нарушителю. На листке стояло имя еще одного старосты, всегда из другого пансиона. Двойной альковный наряд содержал имена двух старост из двух разных пансионов. Адриан был единственным на памяти нынешних обитателей школы, кто получил однажды раз шестикратный альковный наряд.

Получателю надлежало подняться пораньше, натянуть спортивный костюм, добежать до пансиона, значащегося в списке первым, проникнуть в альков, разбудить старосту и попросить, чтобы тот расписался против своего имени. Затем нужно было отправиться к следующему в списке лицу, обитавшему, как правило, на другом конце школьного городка. Собрав же все подписи, следовало вернуться в свой пансион, переодеться в форму и поспеть к завтраку, начинавшемуся без десяти восемь. Дабы наказуемый не жульничал, обходя старост в наиболее удобном для него географическом порядке или поднимаясь раньше семи – официального стартового времени, старосты, которые значились в списке, должны были проставлять рядом со своими подписями время, в которое их разбудили.

Адриан питал к альковным нарядам отвращение, хотя психолог мог бы попытаться разубедить его, указав на то, какую изобретательность ему приходилось проявлять, чтобы собрать нужные подписи. Адриан считал наряды нелогичной формой взыскания, столь же неприятной для старост, вырываемых из объятий сна, сколь и для самих наказуемых.

Система эта предоставляла возможности для самых разных злоупотреблений. Старосты могли, например, сводить счеты с не угодившими им коллегами, посылая к ним наказанных каждый день. Такого рода войны старост, ведомые по принципу «зуб за зуб», продолжались порою целыми триместрами. У старосты Адрианова пансиона, Сарджента, завязалась однажды распря со старостой из пансиона Дашвуда, носившим имя Парди. В итоге Адриан каждый божий день той страшной недели получал от Сарджента единичные альковные наряды по поводам до смешного пустячным: за то, что, готовясь к урокам, свистел у себя в кабинете; за то, что, наблюдая за матчем, держал руки в карманах; за то, что не обнажил голову перед отставным учителем, с которым столкнулся на Хай-стрит и которого знать не знал и вообще увидел впервые в жизни. И в каждом наряде, выдававшемся в ту неделю Сарджентом, значилось имя Парди. На пятый день Адриан, с извинениями проскользнувший в альков Парди, обнаружил, что там пусто.