Люсипаф - [13]

Фефела в летней маечке улыбался, стоя на водонапорной башне, обтрепываемый со всех сторон ветром. Маргинальный Морг поклонился:

— Чаю, может быть? Нет? Ну, на нет и суда нет… Пафнутий, обняв гитару, как недоеденную баранью ногу, хохотал прямо в объектив, а глаза глядели будто бы в обратную сторону, то есть на его же собственное изображение.

— Владик, ты что? Я сегодня, правда, не готов… Опять ты ничего слушать не хочешь, — вздохнул тяжело Маргинальный Морг.

— Ну а ты, Люси? Что же тебя перекосило-то всю? Ты ж радоваться должна…

Люси загибалась по углам прямо на глазах. — Что за черт! — Маргинальный Морг взял Люси и, положив в книгу, захлопнул ее внутри. Руками он почувствовал, как Люси там в глубине, под корешками обложки, между сотен листов разгладилась, выпрямилась и перестала рожиться. Не сразу, конечно, но процесс пошел.

— Ты, Фокочка, — ласково продолжал, потирая здоровое колено Маргинальный Морг.

Лопоухий не любил фотографироваться, и принес Маргинальному Моргу свою детскую фотографию. И хотя лицом он ничуть не походил на сфотографированного ребенка, сомнений это фото в подлинности ни у кого бы не вызвало. На бельевой веревке среди сотен дырявых подштанников и маек раскачивался, пришпиленный за уши карапуз и орал, что было сил.

«Кто тебя так?» — спросил, помниться, у Лопоухого Маргинальный Морг, когда тот принес ему фото.

«Да, прадед», — неохотно ответил Лопоухий. — «Говорит, что самого главного на всех моих изображениях и не видать. А ты, — говорит, — через свои уши всемирно известным сделаешься, как Рентген. Повесил и снял. А его потом самого пранцы живьем съели прямо в Рентгенном аппарате. Открывают аппарат, а деда нет. Даже пуговички не нашел!»

Маргинальный Морг так расчувствовался, глядя на эту фотографию, что даже ухватил палочку и пристукнул ею убегавшую каракатицу, ну, что в ваннах обычно живут, а тут она у постели Маргинального Морга гуляла и угодила, белая, под резиновый сапожок костыля. Что ж…

— Смеюсь я, смеюсь, Юра, — разглядывал мясо ванной каракатицы Маргинальный Морг, переворачивая труп палочкой, как в лесу на прогулке, около муравейника, скажем. — Да, так и не досмеюсь вот все!

Подруга, скрестив обе руки пониже пояса, вытягивалась во весь свой хрупкий скелетик и делала ротиком «О». Выходило, действительно, по-женски. Никаких претензий.

Женечкиной фотографии у Маргинального Морга не было. В принципе она уже была у него, но Подруга прокралась то ли ночью, то ли как и… любовь творит чудеса!

Маргинальный Морг кончил свою речь, убрал руку со здорового колена, палочку засунул под подушку, и, зевнув сладко и глубоко, отошел ко сну.

А в это время в двери к Маргинальному Моргу стучался сон. Он снежной каракатицей несся по Тирольским Альпам на крепких стеклянных лыжах, и пылища завивалась за ним столбами Геракла. Сонная синева Средиземного морского бассейна рассеивалась, и Маргинальная каракатица вылетела в альпийское голубое небо, как фонтан из китовой дырки. Дышало теплое солнце и прыгали оголтелые зайчики, ослепляя и веселя. Маргинальный Морг отцепил стеклянные гири и совершенно спокойно, как Заратустра, начал подниматься вверх. В это время сон хлопнул дверью и, уходя, поднял Маргинального Морга чуть ли не на ноги. Маргинальный Морг сунул быстро руку под голову.

— Фу-у! — вырвалось у него. Палка была на месте. — У-ф-ф! — запыхтел Маргинальный Морг и начал приподыматься. А вокруг, приготовившись слушать лихие похождения Маргинального Морга, раскинулся фотографический бивуак.

* * *

Когда тетя вышла от целителей, она почувствовала необыкновенную легкость и весну. Снег еще кувыркался маленечко в воздухе, но сапоги уже вовсю набухли от просочившейся внутрь воды, да к тому же и синицы дрались из-за сухарика прямо под ногами. И тетя сразу захотела поделиться своей радостью со всем миром. Но кто ей мир? Конечно, Шурюпинское — пусть с непролазной грязью, с невероятной вонью, но родною, к тому же и она там со своей историей, как снег на голову.

— Я, Вадичка, уже поеду теперь. После такого оправиться надо, да и воздух здесь не тот, шо у нас. Машины, заводы, людей только и тех шесть миллионов.

— Правильно, это правильно, — понимающе кивала Люси. А неуспевшему опомниться от процедуры Пафнутию, Люси уже приказывала:

— Ты сейчас поедь, Влад, на вокзал и купи тете самый лучший купэйный, да на скорый какой-нибудь, ростовский. Да, тетя Пальмира?

— Правильно, Люсенька. Вадичка, помохи уж мне до конца, если начал… Я тебе так блаходарна! — по щеке тети скользнула слезинка.

— Конечно, тетя! — чуть не закричал Пафнутий, посмотрел на часы, и зашагал в метро.

Вечером Пафнутий и Люси посадили тетю Пальмиру в сидячий вагон, останавливающегося чуть ли не у каждого встречного и поперечного столба поезда, сделали тете ручкой, и счастливые по различным причинам вернулись на свое теплое и скрипящее ложе Гефеста.

* * *

— А вот и я, Юра! — как будто неся исцеление Маргинальному Моргу воскликнула бодро с порога Люси.

Маргинальный Морг повернулся в ее сторону и с ужасом смотрел, как десятки бесов вваливаются, давя один другого, с бранью, визгом, хихиканьем с лестничной площадки в открытую дверь его квартиры. Он подпрыгнул на лежаке, и, замахав руками, заторопил Люси: