Люсипаф - [12]

Откуда ни возьмись выскакивают тут два низкорослых субъекта, может быть даже и калмыки, а может и не засыпанные ранее песком дети, сбивают мужичка с ног и погребают его на глазах у Зигфрида вместе с трупом, прямо посреди детской площадки.

Зигфрид, видя такое, хватает нож — и вниз. Он подбегает к оставшемуся на месте убийства холмику, и, ничего не соображая, видит, что холмик начинает прорастать. Но растет из него какая-то мертвечина и разложение. Тогда он бросается назад, вытаскивает из холодильника один из ночных сосудов и бежит вниз.

— Успею ли? — шепчет он трагически на бегу. — Не успею, все погибнем!

Он подбегает к разрастающемуся холмику, отдирает зубами крышку и опрокидывает банку в песок. Тление захлебывается, а среди разложения возникает живое тельце. Оно начинает пухнуть и расти вместе с увеличивающимся холмиком. Зигфрид — домой! Один за другим он выливает свои ночные сборы на животворную землю, и вдруг на него из песка смотрят голубые глаза его любимого Фюрера.

* * *

Утром тетя Пальмира проснулась и почувствовала, что на пояснице у нее что-то висит и тянет книзу. Она попробовала встать. Пожалуйста! Но висит и тянет! Тетя струхнула.

— Неужто порча? — проговорила она, и испугалась самого уже только слова.

Пафнутий разговаривал в прихожей по телефону. — Да вы поймите, надо срочно! Она на недельку только приехала. Что? Понимаете! Конечно, серьезный случай! Стал бы я вас пустяками отвлекать. Нет, очень и очень серьезно! Договорились. Все. Будем. Гуд. Бай. Да, а смотрели вчера? Три ноль. Как они! Ну, ладно. Все.

Тетя, обычно ничего не соображая спросонок, кроме как сбегать до ветру, сразу вдруг пришла в себя и струхнула еще больше.

— Вот так-так, — опустившись на кровать и раскачиваясь из стороны в стороны, тупо повторяла она, — вот так-так.

Пафнутий толкнул дверь, просунул в щель голову и чуть не защемил себя. Так он хотел одновременно и помочь тетушке и в то же время захлопнуть дверь, чтобы не видеть леденящего сердце зрелища. Тетушка, его веселая родная тетя Пальмира, сидела взлохмаченная с синими глазами величиной в пятак на кровати и, раскачиваясь как полоумная приговаривала, будто баюкая ребеночка:

— Вот так-так, вот так-так, моя маленькая, вот так и так.

Пафнутий подошел к тете, попытался улыбнуться и, посмотрев на тетю, подумал: «А вдруг поздно?»

— Ну шо там, Вадичка? — опомнилась тетя и пригладила свои растрепавшиеся патлы. — Будем лечиться?

— Конечно! — обрадовался такому повороту Пафнутий. — Я уже все устроил. Позавтракаем и поедем. Натощак нельзя.

— А хде хучь она у меня, Вадичка висит, проклятая? — с последней надеждой еще спросила тетя.

— Как у всех — на позвоночнике, только глубоко внизу, почти у попы, так что тащить долго придется. Ее через голову снимают.

— Так я и знала, — потеряв последнюю надежду железно отчеканила тетя.

«Значит не лажанул. Значит точно есть, родимая! То есть проклятая! Значит, Влад, вперед! Еще посмотрим, кто кого!» — сражался неизвестно с кем Пафнутий.

— Пойдем, тетя, пойдем. Умоешься, позавтракаем и поедем. Люси уже чаек заварила, — и он помог тете приподняться и проводил ее в ванную.

Люси как увидела, проходившую мимо тетю, чуть ли не зажмурилась от радости — такая произошла перемена в ней за ночь, просто другой человек: больной, спокойный, безнадежный.

«Вот так-так!» — подумала, гордо поднимая голову, Люси, а Пафнутию послала такой взгляд победительницы, что тот не знал, куда ему теперь двинуться: в ванную ли, на кухню или сразу под землю.

— А, шо я тебе ховорила?! — подскочила к мужу Люси. — Вишь, какая она больная, идти даже не может.

Тетя же, закрыв дверь в туалет, пустила горяченькой водички и, охватив стоявший на раковине стакан со следами напомаженных губ свояченницы, приложила его донышком вплотную к двери, а к отверстию припала ухом, и превратилась в слух.

На кухне шептались, но конкретно разобрать нельзя было ни слова. Люси что-то шипела, Вадичка дакал. «Проклятая вода!» — сообразила тетя и закрыла кран. Но на кухне все уж было разрешено, и зазвенела посуда. Тетя Пальмира вяло оторвалась от слухового оконца и начала тщательно намыливать лицо и голову. А в пояснице все тянуло и звало: «Книзу, книзу!»

* * *

Маргинальный Морг расставил перед собой фотографии и начал беседу. Темой сегодня он избрал свое грядущее выздоровление.

— Что, грядет мое выздоровление? — обратился он сначала к перекошенному лицу черно-белой загибающейся по краям Люси.

— Захибай, Люси, не захибай, куды тут денесси… Нет-нет, Владик, я уж как-нибудь на своих двоих выберусь. Верю, верю — аура зеленая, на позвоночнике висит, да теперь уж все равно к выздоровлению.

Маргинальный Морг закатил вдруг глаза, зажал нос и спустя секунду взорвался. Из ушей, изо рта, из глаз полетели бесчисленные пузырьки и лопались весело и громко вокруг умственного центра Маргинального Морга.

— Подтверждаю! — утирая слезы, с удовольствием проговорил Маргинальный Морг.

— Спасибо, Дима, спасибо, о-ох! Зигфрид стоял посреди степи, глядя в лицо беспредельному простору северного сияния, и ловил все отблески неба в свои раскосые карие очи.

— Всем спасибо. А где же вы? Люси, Владик, Фока, Юра, где вы? А-а, я вас повалил… — Маргинальный Морг принялся расставлять упавших и отлетевших на безопасное расстояние собеседников. — Взрывная волна взорвалась и связь оборвалась. Взрыв на я, взрыв на ты, вол дай… — закапывался в работе над словом Маргинальный Морг.