Как это удалось монаху — неизвестно, но у Люс впервые в жизни закружилась голова и ушла из-под ног земля.
Состояние было такое, будто тело напрочь утратило вес, висит себе в воздухе и горит на незримом огне, а дыхание и вовсе прекратилось, зато по спине снизу вверх пролетает горячая дрожь. И ничего не видно…
Люс покачнулась, но устояла. Возможно, ее удержала огромная, как сковородка, и такая же горячая ладонь, которая легла на затылок.
Это изумительное состояние длилось не более двух-трех секунд, но монах оказался шустрый. Он успел скользнуть чуткими пальцами под сбившийся на шее Люс складками откинутый капюшон фестончатой пелерины, забраться за ворот рубашки и коснуться спины в довольно-таки чувствительной точке. Кроме того, он исхитрился пошевелить ей на затылке волосы, почти не касаясь самой головы. И Люс ничего уже не могла с собой поделать — ей хотелось просто лечь на траву и как бы со стороны наблюдать, что вытворяет монах.
Но недаром эту женщину звали Люс-а-Гард!
Сложив перед собой ладони, как для молитвы, Люс вдруг резко развела в стороны локти. Так она могла разбить любой суровый захват, а не то что невесомое объятие.
— Ты мне нравишься, братец Тук, — сказала она удивленному монаху и открыла глаза. — Теперь я верю, что ты сделаешь с моей Марианной все, что тебе будет угодно, а она и не почувствует. Даже догадываюсь, как именно ты это сделаешь. Тебе, наверно, приходилось заниматься врачеванием?
— И чаще, чем хотелось бы, — проворчал братец Тук. — Я иногда подозреваю, что в наказание за мои грехи дурачье со всей Англии собралось и поселилось вокруг нашего аббатства. Я лечу их толченым мелом от грыжи, поноса, лихорадки и мужского бессилия. И помогает!
— Тут я тебе верю. Ты действительно мастер на все руки, — сказала Люс. — Но давай решим наконец, как быть с моей Марианной.
— С МОЕЙ Марианной, — поправил монах. — Очень просто — мы втроем направляемся к Блокхед-холлу. Я оставляю вас с Джеком и собакой, а сам прошусь туда на ночлег. Я там как-то лечил зубы лорду и врачевал леди по женской части. Дитя никак не могла родить. Ну, естественно, к кому с такой бедой бегут? К братцу Туку!
— Хороший мальчик получился? — спросила Люс.
— У меня все мальчики хорошие получаются, — гордо сказал монах. — Хоть и тоскливо же было лечить эту жердь! Прямо взяться не за что, одни ребра спереди и сзади. Однако исцелил. Если тебя, голубка, подобная хворь одолеет, скажи — я именно от этой хвори особенно удачно лечу. Правда, без толченого мела, но его почему-то никто и не просит.
— Да ведь и у меня одни ребра, — усмехнулась Люс.
— Я бы уж нашел, за что подержаться! — весело пообещал монах. — Грудки у тебя аккуратненькие, коленки стройненькие, а ребра, если вдуматься, у всех есть. Вот и у меня тоже ведь где-то есть… Господь еще не создал человека без ребер. И женщину тоже.
— В другой раз, — отстранила Люс его любознательную руку. — Хватит с тебя пока Марианны. Только Джеку ни слова, иначе он не тебя — он меня убьет. Ему ведь тоже почему-то девственницу подавай. А так — спишем все на вашего блудливого лорда.
— Девственницу ему! — развеселился братец Тук. — Проворонил он свою девственницу. Да она и сама к нему теперь близко не подойдет. Она ему этого вовек не простит.
— Чего не простит? Что больно сделал? — рассеянно спросила Люс, думая, что монах, пожалуй, прав насчет своего потомства, и такие гены даже совет тринадцати бабуль одобрил бы.
— Что не догнал и не довел дело до конца, — сурово объяснил монах.
Блокхед— холл оказался обыкновенным средневековым замком -небольшим, с громоздким и высоким донжоном, тремя башенками поменьше по периметру стены, крошечными воротами с подъемным мостом над заболоченным и вонючим рвом (первая мысль, пришедшая в голову Люс, была о зачатках канализации…) и прочими весьма наивными фортификационными сооружениями. Люс, которая одно время увлекалась военной историей и даже опубликовала несколько серьезных статей, видела уязвимые места Блокхед-холла невооруженным глазом.
Они вышли к замку под вечер — братец Тук, Черный Джек, Люс и Хватай с Догоняем.
Монах первым делом позаботился о псах. Он освежевал обоих зайцев, одного отдал Люс и Джеку, другого поделил между псами, да еще наказал отдать им кости первого зайца. Из сумы он достал ковригу хлеба из муки чересчур, по мнению Люс, грубого помола, серую соль в тряпочке и пару луковиц. Кроме того, он не ушел, пока не убедился, что его спутники в полной безопасности и со стен Блокхед-холла не разглядеть костра, на котором жарится заяц.
Можно было, конечно, попросить приюта в ближайшей харчевне — к форбургу замка лепилось несколько домишек, в том числе и она. Но Черному Джеку там показываться было не с руки. А Люс, читавшая литературу той поры, знала, что в таких заведениях небогатые постояльцы спят на полу у очага вповалку. И блох там, следовательно, еще больше, чем в Шервудском лесу. А если постоялец при деньгах, хозяин пустит гостя на единственную в доме кровать размером с верхнюю площадку донжона, и посреди ночи вдруг окажется, что под одним с тобой одеялом храпит полдюжины неумытых странствующих рыцарей, а то еще и странствующая дама. Поэтому привыкшая к туризму Люс охотно предпочла костер и открытое небо. Опять же, рядом протекал ручей, так что проблема гигиены тоже решалась просто.
