Люмен - [91]

– Nocte liber sum, – шепчу я Дэру.

Он покачивает головой.

– Продолжай видеть сны, мой цветок каллы. И тогда однажды мы станем свободными.

Я сжимаю его руку, потому что и сама это знаю.

После того как гаснут все огни, после того как медсестры совершают свой последний обход и выдают нам наши лекарства, я выскальзываю из своей палаты и направляюсь к Дэру.

– Ты все можешь, – шепчет он, уткнувшись лицом в мои волосы. – Вернись мыслями к началу. Представь его, представь все, что случилось. Сделай так, чтобы Саломея умерла, не успев создать свое кольцо, не успев наложить на нас проклятие. Сделай так, чтобы Филипп был ее дядей, а не братом. Заставь их умереть, не проживая свои жизни снова и снова. Заставь свою мать не вступать в отношения со своим братом, чтобы мы не были с тобой в родстве. Ведь ты можешь это сделать. Ты все можешь.

Его слова придают мне силы, и я начинаю сама в них верить. Я и правда могу это сделать, я рисую у себя в голове все эти картины, которые он так подробно мне расписал, и я прижимаюсь к его груди, потому что в его объятиях я чувствую себя дома. Я закрываю глаза, понимая, что погружаюсь в сон.

А когда я засыпаю, я могу менять события.

Я засыпаю.

Засыпаю.

Засыпаю.

Когда я открываю глаза, на дворе прекрасное орегонское утро, и мой брат собирается на свою групповую терапию.

Я лениво потягиваюсь и зеваю, но он абсолютно прав: нам нужно ехать. Я встаю с постели и одеваюсь.

– Будьте осторожны. – Эта фраза отца нам вдогонку кажется мне бессмысленной, потому что автомобиль – это жизненная необходимость в современных условиях.

Но я могу его понять, потому что после того, как наша мама погибла посреди груды искореженного метала и горящей резины, он не может даже видеть нас сидящими в машине.

Вот и сейчас он отводит глаза, не в силах на нас смотреть.

Но это нормально. У нас у всех есть маленькие трюки, с помощью которых мы делаем нашу жизнь проще.

Я запрыгиваю на пассажирское сиденье нашей машины, то, которое мы обычно делим с братом, и пристально смотрю на Финна.

– Как спалось сегодня?

Потому что часто у него бывает бессонница.

И кажется, это неизлечимо. Его разум более активен в ночное время, чем у среднестатистического человека. Он не знает, как с этим справиться. Но когда ему все же удается уснуть, он видит красочные и реалистичные кошмары, после которых просыпается и заползает в мою постель.

Потому что я та, к кому он приходит, когда ему по-настоящему страшно.

Это наша близнецовая фишка. Хотя одноклассникам, которые дразнили нас в школе за излишнюю странность, наверняка понравилась бы эта маленькая сплетня. «Калла и Финн иногда спят в одной постели, ну разве они не больные?!» Им никогда не понять, каково это, когда тебе комфортно только от того, что ты находишься с кем-то рядом. И не то чтобы это имело большое значение для меня, по крайней мере, теперь. Потому что, надеюсь, мы никогда больше не увидим этих засранцев.

– Отвратительно. А тебе?

– Тоже, – бормочу я.

И это чистая правда. Я не страдаю бессонницей, но мне тоже снятся кошмары. Очень живые: в них моя мама кричит посреди бьющегося стекла, а ее мобильный телефон зажат в ее руке. В каждом сне я слышу свой собственный голос, зовущий ее, и в каждом сне она не отвечает мне.

Наверное, вы решите, что я измучена этим.

Между мной и Финном воцаряется тишина, поэтому я прижимаюсь лбом к стеклу и смотрю в окно, пока он ведет машину, разглядываю пейзаж, который окружал меня с тех самых пор, как я родилась.

Несмотря на неподдающиеся описанию внутренние страдания, я вынуждена признать, что холм, на котором мы живем, прекрасен.

Все вокруг окрашено в живые зеленые тона: хвойные деревья, папоротники, буйная лесная растительность. Мы живем посреди раскинувшихся полей, цветущих садов, но есть и каменные утесы, где наступает царство красноватой глины.

Думаю, все это довольно символично. Зеленый – это жизнь, а красный – опасность. Красный – это острые скалы, предупреждающие огни, расплескавшаяся кровь. А зеленый… Зеленый – это листва деревьев, сочные яблоки и клевер.

– Как по-латински будет «зеленый»? – спрашиваю я рассеянно.

– «Viridem», – отвечает он. – А что?

– Да просто, – говорю я, глядя в зеркало заднего вида на наш удаляющийся дом, постепенно исчезающий из вида.

Огромный, в викторианском стиле, он гордо стоит на вершине горы, на краю утеса, подпирая своими башенками облака. Он очень красивый и изящный, и в то же время есть в нем нечто от готики, что-то очень мрачное. В конце концов, в этом доме ведь расположено похоронное бюро, и место весьма подходящее: в самом конце трассы на вершине холма. Кажется, это идеальная площадка для фильма ужасов.

И называться он мог бы «Последнее похоронное бюро слева».

Только чудо может помочь нашему отцу сдать в аренду маленький гостевой домик по соседству, и я чувствую легкий укол вины. Возможно, ему сейчас действительно нужны деньги, а я так давила на него, требуя отдать его мне или Финну.

Я отвожу взгляд от нашего дома, пытаясь скрыться от чувства стыда, и смотрю на океан. Он бескрайний и серый, а его волны бьются о берег, словно совершая казнь над неподвижными камнями, врезаясь в них снова и снова. Над водой образуется туман, потоки ветра относят его в сторону от пляжа. Это одновременно восхищает и пугает меня.