Людвисар. Игры вельмож - [83]

Солдаты наскочили молниеносно. Спящий враг, очевидно, не имел бы ни единого шанса, если бы лишь вправду был в лагере. Опасения Христофа и ротмистра Матвея оказались напрасными: вместо часовых на земле лежали мастерски сделанные чучела, а в палатках не было ни души.

Через миг чья-то невидимая рука подожгла вспыхнувший лагерь как сухие листья. Солдаты, озадаченные до предела, заметались, как толпа школяров, и ротмистру едва удалось выстроить их в боевой порядок. Впрочем, освещенные пламенем, они оказались отличной мишенью для невидимых стрелков, что ударили по ним метко и безжалостно. Этот дьявольский замысел удался венграм наилучшим образом: добрая треть солдат, убитых и раненых, упали на землю.

Казаки, что должны были окружить мадьяр, а теперь сами оказались в ловушке, повернули коней и яростно бросились в темноту, но их там уже ждали. Несколько сотен всадников, как ночные призраки, выскочили из засады и стремительно ударили по ним, заставив отступить аж до самого пожарища, где все еще суетились уцелевшие солдаты. Исход боя казался решенным, но окружены, разозлившись на врага еще больше за то, что сочли их дураками, неожиданно дали доблестный отпор. Не одержав молниеносной победы, удивленные венгры прекратили атаку и, немного расширив кольцо, стали готовиться к следующему нападению. Однако и во второй раз наткнулись на казаков, как на стену. К тому же за время короткой передышки Матвей сумел выстроить остатки солдат в каре, и те грянули из мушкетов, с лихвой отплатив мадьярам за недавнюю обиду. При таких условиях, когда нападавшим никак не хотелось выпускать удачу из рук, бой обещал быть долгим и кровавым. И кто знает, кому удастся взять верх.

Тем временем Христоф и двое наемников, отыскав высокий и удобный холм, наблюдали за всем сверху. Расстояние было немалым, и стрелять оттуда в венгров казалось напрасным делом. Мысль выхватить сабли и сломя голову броситься на врага с тыла не вызывала у них восторга, даже если бы случайно появилась. Прежде всего потому, что не хотелось погибать из-за тщеславия и упрямства пана Сангушко, которому казаки и солдаты обязаны сейчас своим собачьим положением. Поэтому оставалось только молча созерцать это безумие.

И через какой-то час-полтора, когда так и не оказалось ни победителей, ни побежденных, эти трое вдруг поняли, что и они оказались на своем месте не зря. Прямо под ними, на дороге, появились огни, которые медленно двигались в противоположную сторону от поля боя. Вглядевшись внимательнее, можно было различить очертания кареты и нескольких всадников, ее сопровождавших.

Христоф встрепенулся и живо проговорил:

— Готов заложить дукат, что в этом экипаже кое-что интересное для нас.

— Или кое-кто, — предположил Орест, у которого от этой догадки сильнее забилось сердце.

Только Казимир обнаружил полное равнодушие к новым обстоятельствам, сообщив, что ему давно в печенках все эти любовно-политические игрища, в мире нет милее вещей, чем кружка меда и ложе пани Яблоновской. Однако сразу же заметил, что стрелять отсюда по конвоирам — любимейшее дело, за которое возьмется хотя бы потому, что не хочет умереть со скуки.

Как следует прицелившись, мужчины сделали каждый по два выстрела и кинулись вниз, добивать стражей саблями. Важнее, однако, было догнать карету, которая мчалась дальше по дороге. Только с конвоирами было покончено, Христоф и наемники вскочили на освобожденных коней и погнались следом. Ночь была на стороне преследователей: через каких-то четверть часа карета, попав колесом на невидимый камень, высоко подпрыгнула и завалилась набок. Кучер, описав дугу, исчез где-то в придорожных зарослях, а среди лошадей воцарился полнейший беспорядок: одни хотели сдаться, а другие упорно хотели, чтобы бежать дальше. В конце концов, спутанная упряжь решила все в пользу первых.

Мужчины соскочили на землю и приблизились к экипажу. Сорвав дверцы, они заглянули внутрь. Среди тесного темного пространства завидели лоскуты узорчатой ткани от женского платья.

— Догнали, — испуганно произнес Орест.

Через миг он держал на руках без сознания полуживую Софию.

Глава XI

На третий день графиня Другет пришла в себя. Больше всего обрадовался этому замковый конюх, потому что на него переложили всю вину за то, что она выпала с седла, и каждый день нещадно били плетьми. Бедняга горячо молился, чтобы Господь вернул ей сознание или же забрал его с этого света. И вот небеса явили милосердие. Конюха оставили в покое, полностью сосредоточившись на графине.

Пани Другет была еще слабой, но выздоравливала быстро. Доминик, что не отходил от нее все время, смог наконец передохнуть. Впрочем, уже на четвертый день она позвала его к себе.

Женщина стояла посреди комнаты, одетая в легкое платье, напротив окна, сквозь которое щедро лился яркий дневной свет. Картина была такая необычная, что Гепнер не поверил собственным глазам. И только голос выдал в этом явлении хозяйку Невицкого замка.

— Вы чем-то удивлены, Доминик? — ласково молвила она.

— Моя пани… Ваш покорный слуга рад видеть вас здоровою, — торопливо ответил тот.

— Все — благодаря вашей заботе, мой друг, — сказала графиня, — будьте уверены, я смогу отблагодарить.