Людвисар. Игры вельмож - [84]

— Увидев вас, я уже получил свою награду, — вежливо поклонился лекарь.

— Ладно вам, — пани Другет неожиданно засмеялась, — как по мне, вид золотых форинтов порадовал бы ваш глаз больше.

— Зачем пленному деньги, если за них он все равно не купит себе свободы? — сказал Доминик.

Графиня немного нахмурилась.

— Я не лезу в дела моего мужа, — сказала она, — очевидно, есть какая-то важная причина, по которой вы до сих пор тут. Хотя, признаюсь, если бы моя воля, я… также вас бы не отпустила…

Гепнер кинул быстрый взгляд, все еще пытаясь понять, чем вызвана перемена с этой женщиной. Куда делась монашеская сдержанность? Холодный взгляд? Ледяной тон? Или, может, грохнувшись о землю, она немного рехнулась? Но нет! На то не было похоже.

Словно угадав его мысли, пани Другет перевела разговор на другое:

— Скажите мне, Доминик, когда меня лихорадило, говорила ли что-то… необычное?

Графиня села на край кровати, потому что так легче было смотреть ему прямо в глаза.

— Ваша милость в основном повторяли одно… — Гепнер немного растерялся. — Однако вряд ли это имеет какое-то значение…

— А что именно? — живо поинтересовалась женщина.

— Пани жаловалась, что в ее сердце — огонь. Но… Такое часто можно услышать, когда больных лихорадит, — ответил лекарь.

На ее бледных щеках неожиданно загорелся румянец, и она стыдливо закрыла их ладонями.

— Да, огонь, — повторила графиня. — Знаете, я заходила в мастерскую. Там было очень горячо. Итак, чтобы освежиться, как на беду, решила проехаться верхом… Вот и объяснение про огонь…

Доминик молча кивнул. Он согласился бы, даже если бы речь шла про геенну огненну. Но что принесет ему эта перемена в настроениях хозяйки замка? Придя к выводу, что это улучшит его положение, пленник немного приободрился.

Напоследок графиня улыбнулась и добавила, что как только окончательно выздоровеет, непременно устроит пир, на который Доминик уже приглашен.

За неделю солнечные дни поблекли, и осень в Карпатах взяла свое, населив их мраком и туманом. Созерцая окружающий мир, немного кто проникся бы мыслями про веселье, однако графиня оставалась верной своему замыслу. С самого утра, изрядно всех удивив, она присматривала везде, сама руководила слугами, которые суетливо тащили в банкетный зал длинные столы, бочонки с вином и медом, серебряную посуду, серебряные подсвечники и канделябры. Пани Другет побывала даже на кухне, где с ее появлением кухарки прекратили шум и полностью сосредоточились на жареной дичи. Запеченную птицу сверху украшали перьями, а в зоб и нутро планировалось напичкать свежих ягод. Присмотрев так, графиня осталась удовлетворенной и направилась к музыкантам, которые понуро сидели в углу, потому что еще не было и маковой росинки во рту. Увидев ее, они взбодрились. Пани Другет велела их хорошо накормить, и бедняги этому были рады.

Под вечер начали съезжаться гости. Лакеи встречали их во дворе и проводили в гостиную, где за оживленными болтовней и сплетнями те тянули время до застолья. Наконец гостей провели в пиршественный зал, где уже красовались многочисленные блюда и напитки, во главе стола сидели хозяева. Пока гости рассаживались, Доминик переминался с ноги на ногу, аж пока графиня знаком подозвала его к себе.

— Вы будете сидеть рядом со мной, — шепотом промолвила пани Другет.

Гепнер смутился, но поклонился и поблагодарил за такую честь.

Граф также встретил его по-дружески, красноречиво показав на свою кружку, в которую был налит… квас. Очевидно, заядлый пьяница таки нашел в себе силы не скатиться окончательно в пропасть.

Горбатый ксендз пригласил присутствующих к молитве, чтобы поблагодарить Господа за чудодейственное выздоровление графини, которая своей набожностью и щедростью не уступает святым угодникам. Все присутствующие явили смирение, однако, как только молитва была завершена, они набросились на роскошные блюда, как голодные псы.

Через час-другой кое-кого от чрезмерного рвения слуги уже выводили на свежий воздух, а в зале оставались только самые стойкие и самые дальновидные. Однако и они все меньше обращали внимания друг на друга, неустанно провозглашали тосты и бросали соленые шутки. А шляхетные пани должны были подняться из-за стола и покинуть своих мужей сквернословить одни. Конечно же, хозяйка, пани Другет, первой подала такой пример, хотя ее собственный муж так и не притронулся к вину и вообще был образцом добропорядочности. Он с видом мученика жадно глотал немилосердную слюну, но воспоминания о недавних ужасах были сильнее, чем желание влиться в эту вакханалию. Хозяин глянул вслед жене, а потом повернул к Гепнеру свое потное лицо.

— Воистину, я счастливец, мой друг, — неожиданно сказал граф, — даже несмотря на те муки, что испытываю сейчас. Пани Другет меня просто поражает!.. И если, не приведи Господи, она опять когда-нибудь станет такой же сухой, как раньше, клянусь честью, я заставлю ее еще раз упасть с лошади. А пока больше всего хочу очутиться в ее постели! Вот только пусть панство разъедется…

Он взглянул на подвыпивших гостей и скривился в презрительной усмешке.

Доминик почувствовал что-то похожее на зависть. Ему вспомнилось, как он приник к ее груди, и ему вдруг безумно захотелось сделать это еще раз. Мотнув головой, он, казалось, прогнал это сладкое видение, но оно никуда не делось, а только растеклось по жилам горячей жаждой. В конце концов, Гепнер положил себе, что слишком увлекся пьянящими почками со стола.