Людвисар. Игры вельмож - [57]

Ниже, до самых городских валов, стелилось Подзамче. В него серой изогнутой стрелой врезался Волынский тракт. За валами два кольца стен крепко держали Львов в своих объятиях.

Ворон немного снизился и, миновав Глинянскую Башню, прошмыгнул мимо Русской церкви и закружил над Рынком.

В каменном доме Шольцев было приоткрыто верхнее окно, где находился кабинет бургомистра. Сам глава магистрата, несмотря на раннюю пору, уже сидел в своем огромном кресле за письменным столом, уставившись взглядом в чернильницу, словно эта бездуховная вещь могла от этого ожить и изречь ему «salve» или другое что-то такого же глубинного смысла. Конечно, Якуб Шольц не заметил птицу, которая села на подоконник.

В кабинет осторожно проник слуга-немец и сообщил, что начальник городской стражи нижайше просит его принять.

— Зови, — бросил бургомистр, не отрывая взгляда от чернильницы.

Через миг в комнату громко ступил пан Ежи Даманский и, по-военному вытянувшись, извинился, что в такую раннюю пору посмел тревожить его милость бургомистра. Тот поднял на него утомленные глаза и безразлично махнул рукой.

Эти двое были похожи между собой. По крайней мере у обоих красные глаза выказывали недоспанную ночь, а бледные физиономии — препаскудные мысли, заменившие сон.

— Пшеде вшисткім, хчяв бим запевнічь, ваша милость, — склонил голову начальник городской стражи, — что осада Высокого Замка, которую вы мне поручили, нисколько не ослабла. Часовые не теряют бдительности, ваша милость.

— Данке шён, — буркнул тот в ответ без капли благодарности.

— Убийство королевского посланника, ясновельможного графа Хиха, значительно усложнило положение Белоскорского, — продолжил пан Даманский. — Думаю, он еще недолго будет противиться нам и закону. А для уверенности пан староста уже прислал ходатайство лично его милости маршалу, чтобы тот соизволил отправить сюда полхоругви (полроты).

Бургомистр стиснул зубы.

— Разве пан не способен справиться сам? — процедил он.

— Но, ваша милость, — виновато сказал Даманский, — в замке пушки. А ну же коли драбам захочется поупражняться в стрельбе?

— Не захочется, — буркнул Шольц и, тяжело вздохнув, закрыл горячий лоб ладонью, — они не будут стрелять в тех, кого берегут.

Начальник городской стражи замолчал, но не двинулся с места.

— Если это все, твоя милость, то можешь идти, — устало сказал бургомистр.

— Нет, коли пан позволит… Должен еще кое-что сказать, в чем нуждаюсь в панской поддержке.

Говорить Ежи Даманскому вдруг стало невероятно трудно. В горле пересохло, словно язык был посыпан перцем.

— Говори, — бургомистр, казалось, не замечал его потуг.

— Моя жена… коли дозволите… моя жена исчезла.

Якуб Шольц поднял на страдальца равнодушные глаза. С минуту он пытался вспомнить, о ком идет речь, а когда наконец вспомнил, то впервые за утро улыбнулся.

— Не понимаю, почему ты считал, что сможешь удержать такую красавицу возле себя, — произнес бургомистр, — эти русинки имеют огонь вместо сердца. И когда он клокочет, закон для них — ничто.

Начальник городской стражи, притворившись, что не понял смысла сказанного, сердито выплюнул изо рта не слишком умело подстриженные усы, что настырно туда лезли, и уже чуть увереннее продолжил:

— По этому делу, коли изволите, я имею определенные подозрения относительно определенного лица…

— Говори яснее! Кого и в чем ты подозреваешь? — нетерпеливо вставил Шольц.

— Одного молодого паныча. Ваша милость давали ему протекцию, — ответил Даманский, — то есть имею ввиду того сумасшедшего, злодея…

— Кого?

— Себастьяна, поэта…

Бургомистр встал из-за стола и подошел к окну. Увидев там ворона, что преспокойно поглядывал на него большим красным глазом, он попятился от неожиданности, но сразу же вернулся и несколько раз угрожающе махнул рукой в сторону незваного гостя. Птица, очевидно, должна была бы напугаться и изо всех сил кинуться прочь, но вместо этого даже не пошевелилась.

— Сгинь, сатана, — прошипел бургомистр, но и это не подействовало.

Начальник городской стражи дважды кашлянул, давая понять, что и он никуда не делся.

— Какой же поддержки ты хочешь? — переспросил Шольц, закрывая окно.

— Этот убогий рифмоплет соблазнил мою жену. Я хочу суда над ним! — порывисто воскликнул тот.

Якуб Шольц вздохнул и упал в свое кресло.

— Чего же ты ко мне пришел? Иди к войту, — нахмурился бургомистр.

— Потому что я не про тот суд прошу вельможного пана, — пояснил Даманский, — а про другой. Я старый солдат, и не подходит мне ковыряться с бумагами! Поэтому коли пан знает, где теперь этот бродяга Себастьян, то пусть скажет мне, ради Христа, чтобы я смог вызвать его на поединок. А где он, там и моя Катажина… Как с ней поступить, еще не решил…

На последних словах голос его задрожал.

— Если пан так уверен в своих подозрениях… — начал Шольц, в котором наконец-то проснулось сочувствие.

— О-о-о! — перебил его преданный муж, — еще тогда, в банкетном каменном доме, на балу, я понял все!.. Да, я полностью уверен! О-о-о!..

Опомнившись, пан Даманский снова выплюнул изо рта усы и виновато опустил голову.

— Значит, пан вполне уверен… — размышлял бургомистр. — Значит, драться с Себастьяном — то дело гонора. Но подальше от моих глаз, а потом — вон из города!