Людвисар. Игры вельмож - [10]
— Вот если, к примеру, умереть, — философски разглагольствовал Бень, — то хотел бы себя утопить в пиве.
— Да ну! Бог с вами, Бень, вы же ни в одну бочку не влезете!
— Зато в мой живот поместится целых две! — захохотал Бень.
Между тем сметливый слуга принес еще одну кружку пенистого напитка, который гость так же, как и перед тем, за несколько мощных глотков отправил себе в желудок.
— Ну что, — сказал он после того веселым голосом, — а теперь к делу.
— Начнем с моего дома, который также является собственностью его величества, поскольку дан мне его милостью, — сказал бурграф.
— А может, с пушек и пороха? — почесывая затылок, спросил урядник.
— Успеем, пане Бень, успеем, — сказал комендант, — дайте себе покой.
— Так-то и так, — сказал тот и двинулся вслед за хозяином.
Они посчитали мебель и картины, сундуки и часы, что достались Белоскорскому от предыдущего бурграфа.
— А еще — два привидения, — добавил комендант. — Они живут в моем доме, но я не знаю где. Умерли, говорят, лет сорок назад…
Пан Бень вытаращил глаза, но в тот же миг появился слуга с пивом, и он лишь махнул рукой.
— Привидения, говорите? Так и запишу: «Двое душ умерших… Когда? Так… 1527 года Божьего от чумы…»
И шепотом добавил:
— Может, это не хозяин, а я с ума сошел? Пива бы пить меньше… А может, больше…
Далее они вышли из дома и двинулись к кухне. Пан Бень уже не мог идти прямо по кладкам, а месил сбоку грязь.
— Кучки, — обратил его внимание бурграф, — запишите, пан Бень, и их.
— Вправду, — сказал тот, — погодите-ка, я их посчитаю…
С этими словами пан Бень под громкий смех кухарок бросился бегать за свиньями, а поскольку те каждый раз разбегались кто куда, он частенько останавливался, почесывая пером в затылке.
— Или это так долго считать пару кучек? — смеялись кухарки — веселые женщины с распахнутыми и потными пазухами.
— Пару? — удивился Бень. — Да их тут двадцать, не меньше!
— Пусть будет двадцать, — окликнул бурграф. — Пишите, Бень, и идем на кухню.
— Записал! — ответил урядник и двинулся прямо к девушкам.
Те, лишенные мужского внимания, рады были и такому поклоннику. С веселым визгом стайка нимф вбежала в кухню. Даром что пузо заняло чуть ли не полкухни, благодаря своей щедрости пан Бень успевал привечать всех.
Много еще выпил и записал в тот день чиновник из магистрата. Когда он захрапел в конюшне, перечисляя лошадей, бурграф позвал к себе слугу и сказал:
— Скажи драбам, чтобы пана не трогали, но присматривали. Бьюсь об заклад, его и волы не перетянут в приличное место. И еще отправь посланника в ратушу, передай бургомистру, что я согласен и жду.
Тот молча кивнул и двинулся выполнять поручения…
А пан Бень мирно спал, улыбаясь, как ребенок.
«…А во дворе, — написал он, — свиней видимо-невидимо, бесчисленное количество… И все, как одна, хитрые, что сосчитать их нельзя. В погребе стоит бочка с капустой, еще одна — с квашеными яблоками, что их осталось сто с лишним штук, и бочка с рыбой…Только та была такая старая и вонючая, что считать я ее не смог. А еще девушки, что их было трое душ. У каждой — перси упругие и свежие, как молодые груши. А что в кухне было жарко, то я мог считая и ошибиться».
Глава VI
Служанка попросила разрешения зажечь еще одну свечу. Ляна подняла на нее усталые глаза и едва слышно спросила:
— Зачем, Вирця?
— Я не вижу ваших волос, пани, — объяснила девушка, — кажется, будто расчесываю саму темноту.
Хозяйка улыбнулась.
— Тогда зажги…
Служанка наклонила горящий подсвечник к другой, спящей свече, которую огонь мигом пробудил. Несколько капель воска, что падали на стол, девушка ловко поймала в ладонь и застывшими крошками положила под пламя.
— Не больно? — спросила пани.
— Да нет, — весело ответила Вирця, — печет недолго.
Темнота глубже забилась в уголки, и в комнате стало светлее.
Служанка положила на стол деревянный гребень и, откинув волосы девушке за плечи, спросила, готовить ли их ко сну.
— Нет, Вирця, — ответила Ляна — я же говорила, что не буду спать. Заплети косу…
Веселунья закусила розовую губку и снова взялась за работу.
— Ой, пани, — через минуту снова весело отозвалась она, — но, право, ничего не вижу…
Голос ее звучал, как весенний ручеек.
— Хватит, Вирцю, — вздохнула панна, — не до озорства мне. Плети…
Коса была заплетена. Она нежно касалась тонкой Ляниной шеи и сбегала дальше, поверх ее платья, что в темноте казалось серым, а однако было любимого белого цвета.
Панна поднялась, мелькнув грацией высокого, тонкого стана и упругой груди.
— Пан Гепнер в гостиной? — спросила она.
— За дверями, — озорно улыбнулась Вирця.
— Как я тебе? — Ляна поднесла свечу к лицу, на котором уже сияла улыбка.
— Вы очаровательны, — со всей искренностью ответила служанка.
— Лукавишь? — переспросила хозяйка, идя к дверям.
— Вот не сойти мне с этого места!
— Ну, смотри, — весело кивнула Ляна на прощание, удивляя Вирцю сменою настроения.
Доминик вскочил из-за стола, на котором лежали его сабля и кинжал.
— Успокойся, это я, — сказала Ляна, приближаясь к нему.
Гепнер вздохнул.
— Прости…
Лекарь добавил с печалью в голосе:
— Какая ты красивая сегодня…
— Говоришь, как в последний раз, — встревоженно сказала девушка.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.
Харьков, роковой 1940-й год. Мир уже захлебывается войной, уже пришли похоронки с финской, и все убедительнее звучат слухи о том, что приговор «10 лет исправительно-трудовых лагерей без права переписки и передач» означает расстрел. Но Город не вправе впадать в «неумное уныние». «Лес рубят – щепки летят», – оправдывают страну освобожденные после разоблачения ежовщины пострадавшие. «Это ошибка! Не сдавай билеты в цирк, я к вечеру вернусь!» – бросают на прощание родным вновь задерживаемые. Кинотеатры переполнены, клубы представляют гастролирующих артистов, из распахнутых окон доносятся обрывки стихов и джазовых мелодий, газеты восхваляют грандиозные соцрекорды и годовщину заключения с Германией пакта о ненападении… О том, что все это – пир во время чумы, догадываются лишь единицы.
Харьков 1930 года, как и положено молодой республиканской столице, полон страстей, гостей и противоречий. Гениальные пьесы читаются в холодных недрах театральных общежитий, знаменитые поэты на коммунальных кухнях сражаются с мышами, норовящими погрызть рукописи, но Город не замечает бытовых неудобств. В украинской драме блестяще «курбалесят» «березильцы», а государственная опера дает грандиозную премьеру первого в стране «настоящего советского балета». Увы, премьера омрачается убийством. Разбираться в происходящем приходится совершенно не приспособленным к расследованию преступлений людям: импозантный театральный критик, отрешенная от реальности балерина, отчисленный с рабфака студент и дотошная юная сотрудница библиотеки по воле случая превращаются в следственную группу.
Когда молодой следователь Володя Сосновский по велению семьи был сослан подальше от столичных соблазнов – в Одессу, он и предположить не мог, что в этом приморском городе круто изменится его судьба. Лишь только он приступает к работе, как в Одессе начинают находить трупы богачей. Один, второй, третий… Они изуродованы до невозможности, но главное – у всех отрезаны пальцы. В городе паника, одесситы убеждены, что это дело рук убийцы по имени Людоед. Володя вместе со старым следователем Полипиным приступает к его поиску.
…Харьков, 1950 год. Страну лихорадит одновременно от новой волны репрессий и от ненависти к «бездушно ущемляющему свободу своих трудящихся Западу». «Будут зачищать!» — пророчат самые мудрые, читая последние постановления власти. «Лишь бы не было войны!» — отмахиваются остальные, включая погромче радио, вещающее о грандиозных темпах социалистического строительства. Кругом разруха, в сердцах страх, на лицах — беззаветная преданность идеям коммунизма. Но не у всех — есть те, кому уже, в сущности, нечего терять и не нужно притворяться. Владимир Морской — бывший журналист и театральный критик, а ныне уволенный отовсюду «буржуазный космополит» — убежден, что все самое плохое с ним уже случилось и впереди его ждет пусть бесцельная, но зато спокойная и размеренная жизнь.