Людовик XV и его двор. Часть вторая - [11]

Для короля и г-жи д'Этьоль был устроен ужин. Бине, родственник прекрасной Дианы и камердинер дофина, стал посредником в этой новой любовной связи. Ужин происходил 22 апреля 1745 года; на нем присутствовали герцог Люксембургский и г-н де Ришелье.

Безупречное чутье придворного, никогда не изменявшее герцогу де Ришелье, на этот раз изменило ему. Он не увидел в г-же д'Этьоль ни того, что она представляла собой тогда, ни того, что ей суждено было представлять собой впоследствии; он был холоден с ней, с пренебрежением отнесся к ее остроумию и остался равнодушен к ее красоте, и она никогда не простила ему этого.

Ужин был весьма веселым, а ночь весьма долгой. Король расстался с г-жой д'Этьоль лишь на другой день, в одиннадцать часов утра, и она заняла прежние покои г-жи де Майи.

О, какие грустные мемуары написали бы стены некоторых комнат, если бы стены могли писать!

С этого времени при дворе сложились две явственно различные партии: партия дофина, которую называли партией ханжей, и партия новой фаворитки.

Все это случилось в то время, когда г-н Ленорман, обожавший жену, находился в имении г-на де Савалетта, одного из своих друзей, куда он отправился провести Пасху. Именно там он узнал от г-на де Турнеама, что жена покинула дом, поселилась в Версале и стала официальной любовницей короля. Пришлось прятать от него всякое оружие: он пребывал в отчаянии и хотел лишить себя жизни. В горести он написал жене письмо и поручил г-ну де Турнеаму доставить ей это послание.

Госпожа д'Этьоль прежде всего показала это письмо королю, который прочитал его с большим вниманием, а затем вернул ей, сказав:

— До чего же порядочный человек ваш муж, сударыня!

Положение г-жи д'Этьоль упрочилось с первого дня: к 9 июля 1745 года, то есть менее чем за три месяца, прошедших после приятельского ужина, на котором присутствовали герцог Люксембургский и г-н де Ришелье, король написал ей уже восемьдесят писем.

Эти письма запечатывались печатью, которая несла на себе слова: «скромен и предан».

Пятнадцатого сентября того же года, в шесть часов вечера, г-жа д'Этьоль была представлена ко двору принцессой де Конти, домогавшейся этой чести.

Подобно герцогине де Шатору, г-жа д'Этьоль начала с того, что стала побуждать любовника принять на себя командование армией, если откроются военные действия, но, будучи хитрее герцогини, не просила позволения сопровождать его в походе.

Несмотря на смерть Карла Альбрехта, последовавшую 20 января 1745 года и позволившую нам признать Марию Терезию, война началась снова, причем с большим ожесточением, чем прежде: правительства северных держав хотели уменьшить наше дипломатическое влияние, они хотели ослабить нашу страну.

Сложилась полная коалиция: к англичанам и австрийцам присоединились голландцы; это опять была та самая лига, против которой боролся Людовик XIV, против которой боролся Людовик XV, против которой предстояло бороться впоследствии Республике и Империи и против которой мы будем бороться снова в самом скором времени.

Англичане предприняли большие усилия: они высадили на побережье Голландии двадцать английских и шотландских батальонов и двадцать шесть эскадронов; к англичанам присоединились пять ганноверских полков, состоявших из пятнадцати тысяч человек, и шестнадцать усиленных эскадронов; Соединенные Провинции выставили двадцать шесть батальонов и сорок эскадронов; наконец, Австрия послала восемь эскадронов легкой кавалерии и венгерских гусар.

Кроме того, принц Карл держал на Рейне армию из восьмидесяти тысяч человек, численность которой в самом скором времени должна была быть доведена до ста двадцати тысяч.

Командовал англичанами, голландцами и ганноверцами герцог Камберлендский.

Французское правительство, со своей стороны, творило чудеса, чтобы сформировать достойную армию. К несчастью, у нас недоставало в это время двух крупных военных организаторов: граф де Бель-Иль и шевалье де Бель-Иль, посланные для переговоров в Берлин, были там арестованы и препровождены в Англию; тем не менее было сформировано сто шесть батальонов, семьдесят два полных эскадрона и семнадцать вольных рот.

Эта армия, получившая название Фландрской, была поставлена под командование маршала Саксонского.

К несчастью, маршал Саксонский страдал водянкой. Когда в Париже увидели, что он едва волочит ноги, и все стали говорить ему о его слабости, он сказал в ответ лишь одно:

— Речь не о том, чтобы жить, а о том, чтобы отправиться в путь.

И в самом деле, он прибыл в армию почти умирающим.

Седьмого мая король был в Понт-а-Шене. На другой день он поехал осмотреть поле битвы, выбранное маршалом; положение обеих армий было таково, что неприятель был вынужден или принять сражение в том месте, какое выбрал маршал, или позволить ему овладеть Турне.

Несомненно, подобный выбор мог сделать только великий воин: все было приготовлено для победы, все было предусмотрено на случай поражения; то была изрытая оврагами, зажатая между Фонтенуа и лесом Барри равнина, которая, расширяясь затем, позволила нашей линии развернуться примерно на три четверти льё.

Расположенная таким образом, наша армия упиралась правым флангом в Антуан, а левым — в лес Барри; весь ее фронт, в центре которого находился Фонтенуа, был покрыт редутами. Антуан, укрепленный более всего, был окружен преградами из срубленных и наваленных деревьев; кроме того, батарея из шести шестнадцатифунтовых орудий, стоявшая по другую сторону Шельды, могла обстрелять с фланга любую армию, которая попыталась бы выйти на равнину, отделяющую Антуан от Перонна; что же касается правого края леса Барри, то он был защищен двумя редутами, расположенными достаточно близко от Фонтенуа, так что огонь их орудий скрещивался с огнем орудий из Шавиля. А так как Антуан можно было атаковать только со стороны долины Перонна и так как вступить в соприкосновение с французской армией можно было не иначе, как преодолев теснину Фонтенуа, то, с какой бы стороны неприятель ни появился, он должен был ради сомнительной победы подставить себя под угрозу поражения.