Людовик XIV и его век. Часть первая - [13]

Джордж Вильерс, герцог Бекингем, родился 20 августа 1592 года и, следовательно, в описываемое время ему было тридцать два года. Он слыл в Англии самым блистательным кавалером во всей Европе, хотя, разумеется, это звание были готовы оспаривать у него семнадцать вельмож Франции.[3] Его дворянское звание было древним со стороны отца и прославленным со стороны матери. Отправленный в Париж в возрасте восемнадцати лет, то есть примерно в то самое время, когда был убит король Генрих IV — той же смертью, что и ему, Бекингему было суждено умереть спустя восемнадцать лет, — он вернулся в Лондон, научившись изящно говорить по-французски, безукоризненно ездить верхом, превосходно владеть оружием и восхитительно танцевать. И потому он приятно поразил взор Якова VI, участвуя в балетном дивертисменте, который в 1615 году давали в честь короля учащиеся Кембриджа. Яков VI, который никогда не мог противиться очарованию красивого лица и красивой одежды, попросил представить юного Джорджа ко двору и назначил его своим виночерпием. Менее чем за два года новый фаворит был возведен в рыцарское достоинство, сделан дворянином королевских покоев, виконтом, маркизом Бекингемом, великим адмиралом и лордом-хранителем пяти портов и, наконец, полновластным распорядителем всех почестей, даров, должностей и доходов трех королевств. И вот тогда, вероятно для того, чтобы помириться с юным принцем Уэльским, на которого он однажды вечером осмелился поднять руку, Бекингем предложил ему вместе отправиться инкогнито в Мадрид, чтобы увидеть инфанту, которую прочили принцу в жены. Возможно, именно безрассудность подобного предложения обеспечила ему полный успех. Наследник престола и королевский фаворит проявили такую настойчивость, что им удалось вырвать у Якова VI согласие на эту выходку. Бекингем и принц Уэльский прибыли в Мадрид и своим поведением нарушили все предписания испанского этикета. Переговоры, начавшиеся с канцелярией Эскориала, были прерваны, и открылись новые, с французским двором; милорд Рич, начавший их в Париже, вернулся затем в Лондон, дабы дать отчет королю Якову VI о настроении не то чтобы короля Людовика XIII, но кардинала-герцога, и Бекингем, назначенный представителем Великобритании, был послан в Париж, чтобы довести до успешного конца эти переговоры.

Вот с этого часа и начинается роман, о котором мы сказали, роман, который следуя своим драматическим и красочным путем, настолько переплетается с историей, что в течение нескольких лет невозможно было отделить одно от другого. Как раз в этом, впрочем, для нас кроется большая удача, ибо, рассказывая о фактах, обязанных, чтобы выглядеть правдивыми, оставаться чуть-чуть сухими, мы должны будем заняться подробностями, которыми снабдит нас фаворит Якова VI и Карла I, любовник такой королевы, как Анна Австрийская, соперник такого человека, как кардинал Ришелье, и его враг, который так плачевно умер, едва дойдя до середины своей блистательной жизни; и читатель, вероятно, увидит, что влияние этого романа на самые прекрасные страницы истории Франции, как мы и попытаемся показать, было огромно.

Итак, Бекингем приехал в Париж; он был, повторяем мы со слов его современников, одним из лучше всего сложенных светских людей и обладал необычайно привлекательной внешностью. Ко французскому двору он явился с таким великолепием и с такой пышностью, что вызвал этим восхищение у народа, любовь у дам, ревность у мужей и ненависть у волокит.

Людовик XIII был одним из этих мужей, а Ришелье — одним из этих волокит.

Мы все теперь очень далеки от той рыцарской любви, которую за самые большие жертвы нередко вознаграждали лишь одним взглядом или одним словом, от тех страстей, благородство которых поэтизировало телесное начало: тогда женщин любили, как королев, а королев — как богинь. Герцог де Медина, до безумия влюбленный в Елизавету Французскую, ставшую супругой короля Филиппа IV в тот самый день, когда Анна Австрийская вышла замуж за Людовика XIII, сжег во время пиршества свой дворец, свои картины и свои стенные ковры, словом, полностью разорился, чтобы иметь право хоть одно мгновение сжимать в своих объятиях королеву Испании, которую он вынес из пламени и которой во время этого опасного пути шептал на ухо признание в любви. Бекингем сделал нечто большее. Он сжег вовсе не свой дворец: он предал пламени два великих королевства, поставив на карту будущее Англии, которую едва не погубил, поставив на карту собственную жизнь, которую потерял, и все ради возможности пребывать в должности посла подле Анны Австрийской, невзирая на непреклонную и грозную волю Ришелье.

Не ведая об этой трагической развязке, еще скрытой в таинственных глубинах будущего, Бекингем явился в качестве полномочного посла при французском дворе, и первая данная ему аудиенция оставила неизгладимые воспоминания в хрониках этого двора.

И в самом деле, Бекингем, введенный в тронный зал, в сопровождении многочисленной свиты приблизился к королю и королеве, которым он должен был вручить свои верительные грамоты. Он был в белом, шитом золотом атласном камзоле, поверх которого был накинут светло-серый бархатный плащ, весь расшитый настоящим жемчугом. Этот оттенок, столь невыгодно подчеркивающий цвет лица человека, достигшего возраста герцога (мы упоминали, что ему в то время было около тридцати двух лет), может удостоверить нам свежесть лица Бекингема, ибо, как говорят мемуары того времени, такое убранство шло ему. Вскоре стало заметно, что все жемчужины были пришиты настолько слабой шелковой нитью, что они отрывались под действием собственного веса и рассыпались по полу. Эта расточительность, несколько грубоватая при всей своей утонченности, в наше время, с его лицемерными и притворными нравами, уже не понравилась бы, но тогда никто не постеснялся принять жемчужины, которые герцог чрезвычайно учтиво дарил тем, кто, полагая вначале, что они оторвались случайно, поспешил подобрать их, намереваясь вернуть ему.