Людмила - [48]

Во внутреннем кармане пиджака покойного была обнаружена коробка с девятью ампулами морфина по десять кубиков каждая. Такая же ампула, только пустая оказалась в боковом кармане. Следовало сделать вывод, что покойный только что опорожнил эту ампулу. На всех ампулах была фабричная маркировка: это был полуторапроцентный морфин, так называемый ветеринарный. Экспертиза показала, что концентрация соответствует маркировке. Для такого «закаленного» наркомана, каким был Стешин, доза в десять миллилитров, по мнению следователя, вряд ли могла оказаться смертельной.

— Убийце нужно было забрать не только разбитый шприц, — сказал следователь. — Куда более опасной уликой была коробка с ампулами концентрированного морфина. Вы помешали ему подменить этот морфий обычным и поэтому он напал на вас.

— Почему вы думаете, что это были ампулы? — спросил я. — Почему не самодельный раствор?

— Во-первых, ему выгоднее было бы оставить пузырек на месте, — сказал следователь, — это снимало бы все подозрения. Во вторых, с неделю назад через руки Стешина прошла партия ампул с маркировкой морфина, но это не был морфин. Был какой-то препарат, содержащий морфин, но в очень низкой концентрации.

Консультировались со специалистами, — продолжал следователь. — Все говорят, что не знают такого лекарства. Более того, утверждают, что это не может быть лекарством, поскольку выбор ингредиентов случаен.

Да, это было странно. Можно было предположить, что какая-то банда затеяла крупное мошенничество, вероятнее всего оптовую продажу поддельного наркотика другой банде. Вопрос в том, зачем в таком случае вообще нужен морфин? Они спокойно могли бы запаивать ампулы с новокаином или даже с водой. Вообще, ампулами обычно торгуют те, кто имеет к ним доступ в больницах или на аптекарских складах, а это всегда небольшие партии. Партия, проданная Стешиным, была небольшой, но это и не был обычный морфин. Очевидно, Стешина убрали те, кто производил эту непонятную смесь.

— Да, вероятно, этот концентрированный морфин был в ампулах, — согласился я. — А почему вы решили, что Стешин не мог умереть от десяти кубиков морфия? Все-таки приличная доза.

— Не для него, — сказал следователь.

— Вы что, знали его?

— Заинтересовались после этой партии, — сказал следователь. Он встал, переставил стул, уселся на него обычным способом, достал новую сигарету, закурил. — Хотите узнать его биографию? — спросил он.

— Было бы интересно.

Биография действительно была интересной. Отец, генерал медицинской службы, профессор, член-корреспондент, преподавал в Военно-медицинской Академии, мать в свое время была оперной певицей «сопрано», в общем, мальчик из более чем приличной семьи. Следователь заметил мою реакцию и поправился — «советская элита». Родители, конечно же, постарались дать ему хорошее образование, — французская школа, музыкальная школа для одаренных детей — может и правда, были способности, — готовили в училище имени Мусоргского, но неожиданно для родителей он бросил скрипку, перешел на контрабас и поступил в гораздо менее престижное училище, на Моховой. Возможно, в этот момент начались конфликты с родителями, потому что мать, классическая певица, не могла одобрять его увлечения джазом, отца, генерала послевоенной закалки — даром, что доктор наук — тоже, не могло это радовать, а если он видел его друзей... У меня были знакомые в этой среде, наверное, как раз тогда. Самоуверенные, раскованные, немного циничные ребята, жаргон и подначки, непристойные шутки, быстрая небрежная речь и бесконечное презрение к отечественному истеблишменту. Кто-то, может быть, и не из них посадил его на иглу. Мальчик из более чем приличной семьи стал наркоманом. После третьего курса он был арестован и осужден — еще с двумя наркоманами ночью они ограбили какой-то медпункт. Через три с половиной года он вышел. Сначала устроился подсобным рабочим на стройку, но скоро ушел оттуда и стал играть в небольшом джазовом составе, в молодежном кафе. Пил, проводил время в разных злачных заведениях в компании джазовых музыкантов и богемных девиц. Потом стал вести себя странно. Нервничал, периодически исчезал. Несколько раз его задерживали на вокзалах с небольшими количествами наркотиков, но отпускали. Говорил, что держит для себя, и, по-видимому, так и было. Постепенно стал опускаться, перестал следить, за собой, обносился. Лечился, потом опять пытался играть, с каким-то составом, халтурившим в загородных клубах, снова сорвался и снова лечился. Так и тянулось. В конце концов, совсем бросил играть. Работал сторожем, разнорабочим. Полгода назад устроился санитаром в психиатрическую больницу, но недавно уволился. По собственному желанию. Так написано, но на самом деле его выгнали за систематическое хищение наркотиков.

Джазовые музыканты. Красивые, веселые, бесшабашные парни, элегантные обольстители, безродные космополиты.

Синяя рубашка с проступившими пятнами грязного пота, заскорузлые, исколотые руки и серое, испитое лицо. И глубокий страх в глазах. Страх, переходящий в ужас. Там, во дворе. И на лестнице. Там, в глазах, которые уже перестали отражать свет... И тело, которое уже не чувствовало жару, хотя он был в пиджаке. Я посмотрел вниз, на свой пиджак. Коробку нашли во внутреннем кармане, опустошенную ампулу — в боковом. Кто-то пообещал ему морфий. Кто-то дал. Кто-то его убил.