Люди в бою - [94]

Шрифт
Интервал

Часов в десять утра обстрел начинается сызнова — снаряды ложатся не так густо, зато куда точнее. Неприятельские батареи остервенело молотят по нашим брустверам — снаряд за снарядом, мина за миной, — кроша их вдребезги. Бойцы выскакивают из окопов, ища, где бы укрыться, потом возвращаются; фашисты под прикрытием огневого вала идут в атаку — их встречают гранатами. Они откатываются назад, и у нас поднимается настроение — это заметно даже на слух, не только на глаз. По знаку Арчи бойцы в окопах затягивают «Звездное знамя», и обстрел возобновляется. Впадина за горой содрогается от рева и воя шрапнели, многократно усиленного из-за своеобразной акустики, свойственной этой местности. Снаряд, упавший за сто метров от тебя, разрывается, словно под самым ухом; до четырех часов во все стороны, визжа и завывая, разлетаются стальные брызги; потом внезапно наступает тишина — она наваливается на нас, давит все сильнее, покуда кто-то не выдерживает:

— Проклятье, хоть бы скорей опять начинали — ничего нет хуже такой тишины!

Но неприятель не спешит начинать; над горами повисло безмолвие: ни единого выстрела, ни единой гранаты или мины — ничего. Мне вспомнилась Пенсильвания, опаленные холмы округа Пайк, выжженные столько лет тому назад и опустелые, как всякие бросовые земли. То же и здесь — или почти то же, Здесь, как и там, на всем печать смерти, гробовая тишина и запустение…

* * *

…Перед рассветом нас сменяют англичане, и мы спускаемся по склону к их бывшим позициям — неглубоким, похожим на могилы окопам, вырытым в каменистом горном грунте. Мы заползаем в них и заваливаемся спать, грязные, вшивые, обросшие — нечем помыться, не во что переодеться. Каждый спрашивает себя: что дальше, сколько нас еще продержат здесь? Все угнетены, нервы пляшут — помню, Джордж Кейди несколько дней не мог справиться с дрожью в руках, а сержант Лео Марковиц ходил, зажав щепочку в зубах, чтобы не стучали. Весь день лежим в этих кое-как замаскированных «могилах», пережидаем, отсыпаемся, говорим о боях, о товарищах, которые полегли, обороняя этот рубеж; о том, скольких еще, может быть, скоро не досчитаемся.

Особенно мучат меня воспоминания о пареньке по имени Альбареда, который числился у нас в наблюдателях. Этого толстяка, который никогда ни за кем не поспевал, нам пришлось использовать в Пандольских горах как посыльного. Он появился у нас в конце мая; с первого дня я чувствовал, что он обречен — было в нем что-то такое. Он был совсем юный и не по годам серьезный в свои девятнадцать лет. Очень скучал по дому, а тут еще перед самой переправой через Эбро пришло письмо, что его отец в Барселоне тяжело болен. Мы выхлопотали ему отпуск на двое суток, и, вернувшись, он рассказал, что отец его умер. Девятнадцатого, в день ураганного артобстрела, он сбился с ног, бегая от одного подразделения к другому с донесениями, и раз, когда я вынужден был куда-то послать его снова, сказал мне:

— Sargento, no puedo andar mas[160].

— Знаю, — сказал я, — но кому-то надо идти. Я бы пошел сам, да не могу отлучиться с командного пункта, а из посыльных никого больше нет на месте.

— Muy bien, — сказал он и пошел. Вернулся через час, отдал мне честь, показывая, что задание выполнено, и, не выдержав, припал к моему плечу и разрыдался. По дороге к Мак-Папам его легко ранило в бок, и ему наложили повязку; парень дошел до точки.

— Ступай отдохни, — сказал я.

Он лег и тихо заплакал, уткнувшись лицом в рукав. И вот вчера, когда он спешил с донесением на передовую, пуля настигла его, и он лишился ноги. Логический исход. Я почему-то ждал этого, но его перепуганное лицо никак не стирается в моей памяти. Сэма Спиллера тоже ранило, но легко — осколки шрапнели засели в ягодицах.

Опять объявился Джо Норт — пыхтя, он взбирается по изнурительно длинному подъему, и мы встречаемся в штабе батальона, под утесом, нависшим над дорогой. В театральный бинокль — мне прислал его Эрнст Толлер — видно, как внизу на дороге стоит обгорелый остов грузовика — того, что доставлял нам продовольствие: несколько дней назад в него попал снаряд и уложил водителя. (В тот вечер мы остались без еды, и ребята ворчали.)

Над окрестностями Гандесы не смолкает рев. Целый день «мессершмитты» и «юнкерсы», «бреды» и «савойи» сбрасывают на нас бомбы, обстреливают из пулеметов. Время от времени над нами пролетает шальной снаряд и падает где-то ниже, в долине. Джо говорит, что Рольф вскоре распрощается с Интербригадами и займет его место корреспондента «Дейли уоркер». Меня, по его словам, назначат на место Эда, только неизвестно когда. Новость эта меня ничуть не радует — нас, похоже, вот-вот вернут на наши прежние позиции: слышно, как англичане принимают на себя огонь противника, гулкое эхо в долине множит грохот выстрелов. Окинешь взглядом бойцов, и с тревогой думаешь, что случится, если там, наверху, придется совсем туго и нас призовут на подмогу, — люди подавлены, безнадежно пали духом. Численность нашей роты — пятьдесят восемь человек, численность батальона, в котором при переправе через Эбро было семьсот шестьдесят восемь человек, теперь не больше трехсот восьмидесяти, и это вместе не только с бойцами, но и со всеми службами: связистами, санитарами, кухней.


Еще от автора Альва Бесси
И снова Испания

Вторая книга — «И снова Испания» — рассказывает о поездках автора по местам былых боев в конце шестидесятых и в семидесятых годах.


Антиамериканцы

Автор романа, писатель-коммунист Альва Бесси, — ветеран батальона имени Линкольна, сражавшегося против фашистов в Испании. За прогрессивные взгляды он подвергся преследованиям со стороны комиссии по расследованию антиамериканской деятельности и был брошен в тюрьму. Судьба главного героя романа, коммуниста Бена Блау, во многом напоминает судьбу автора книги. Роман разоблачает систему маккартизма, процветающую в современной Америке, вскрывает методы шантажа и запугивания честных людей, к которым прибегают правящие круги США в борьбе против прогрессивных сил. Книга рассчитана на широкий круг читателей.


Рекомендуем почитать
Автомат, стрелявший в лица

Можно ли выжить в каменных джунглях без автомата в руках? Марк решает, что нельзя. Ему нужно оружие против этого тоскливого серого города…


Сладкая жизнь Никиты Хряща

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Контур человека: мир под столом

История детства девочки Маши, родившейся в России на стыке 80—90-х годов ХХ века, – это собирательный образ тех, чей «нежный возраст» пришелся на «лихие 90-е». Маленькая Маша – это «чистый лист» сознания. И на нем весьма непростая жизнь взрослых пишет свои «письмена», формируя Машины представления о Жизни, Времени, Стране, Истории, Любви, Боге.


Женские убеждения

Вызвать восхищение того, кем восхищаешься сам – глубинное желание каждого из нас. Это может определить всю твою последующую жизнь. Так происходит с 18-летней первокурсницей Грир Кадецки. Ее замечает знаменитая феминистка Фэйт Фрэнк – ей 63, она мудра, уверена в себе и уже прожила большую жизнь. Она видит в Грир нечто многообещающее, приглашает ее на работу, становится ее наставницей. Но со временем роли лидера и ведомой меняются…«Женские убеждения» – межпоколенческий роман о главенстве и амбициях, об эго, жертвенности и любви, о том, каково это – искать свой путь, поддержку и внутреннюю уверенность, как наполнить свою жизнь смыслом.


Ничего, кроме страха

Маленький датский Нюкёпинг, знаменитый разве что своей сахарной свеклой и обилием грачей — городок, где когда-то «заблудилась» Вторая мировая война, последствия которой датско-немецкая семья испытывает на себе вплоть до 1970-х… Вероятно, у многих из нас — и читателей, и писателей — не раз возникало желание высказать всё, что накопилось в душе по отношению к малой родине, городу своего детства. И автор этой книги высказался — так, что равнодушных в его родном Нюкёпинге не осталось, волна возмущения прокатилась по городу.Кнуд Ромер (р.


Похвала сладострастию

Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».