Люди сверху, люди снизу - [51]
Savve же порой казалось, будто он поймал нужную ему реальность за хвост. Но как только это происходило, та ускользала от него огненной птицей; если же нет, то не нравилась своей неожиданно оголившейся «обыденщины жутью». Так сказка превращалась в мыльный пузырь и лопалась, так Savva становился все более и более отрешенным, так все больше и больше думал, где бы подкормиться пейотами да расширить свое зашоренное «великой цивилизацией» сознание, сдернув с себя маску робота и став, наконец, свободным. Стать собой, познать (ой-ой-ой!) себя, пережить всамделишный мистический опыт и увидеть – хоть краешком глаза – свет, называемый кем-то божественным, а кем-то – многомерным. Есть ли еще какой-то смысл в этой чертовой жизни, кроме, разве, любви и, пардон за пошлость, твор-чест-ва? «В его творчестве нашли яркое отражение мотивы б…» – stop! Savva помнил о том, что вдохновение испытывает и посредственность, поэтому не обольщался по поводу своих «шедевров», как снисходительно называл он собственные рисунки – черной тушью на едва уловимой желтизны плотной меловке. Сюжеты были самыми разными: от средневековых рыцарей и звездных войн до удивлявших своей зримой «одушевленной вещественностью» чертополохов и портретов Крысёныша. А еще Savva знал: в Масскве живет-выживает около пятидесяти тысяч художников – целый город! – и очень у многих неплохие работы. Нет-нет, лучше уж он, Savva, будет пока планктон – но отсиживать свои труподни в офисе, варганя обложки для шизоидных romanoff, чем, например, голодать за нелепую идею искусства для искусства и гордиться собственной «не-продажностью»: по крайней мере, удивить Крысёныша какой-нибудь стильной вещицей на дизайнерскую подачку он мог. Предлагать же свою действительно изысканную графику в коммерческие – смесь совка с капитализмом – издательства Savva, обжегшись сколько-то раз, не хотел, а некоммерческих уже не существовало.
Время и терпение! Вот он, Savva, стоит в исходной стойке, зажав одну палочку под мышкой. Вот вытягивает руку, направляя на цель. Вот – вот он! – горизонтальный удар со всего маха, движение с разворотом бедра. А вот Savva уже останавливается и берется за палочки, охватившие шею, ставит бедро в исходное и ударяет другой рукой, а потом быстро опускает нунчаку вдоль ноги и перехватывает под мышкой… Потом идет строгая ката, после которой Savva вспоминает, что уже три года как занимается красивейшим боевым искусством, но обещанного Мастером «проникновения в суть явлений мира» не получает, и получить никогда не сможет. Так он снимает пояс, расстается еще с одной самкой, описание которой интересно разве что (не)порядочным женщинам из (не)хороших семей, (не) посвятивших свою жизнь – о-о! да это серьезно! – мужу и детям, а потому пропущено аффтаром (роль), произвольно играющим на людях в editor’a (еще та роль), и лежит некоторое время на диване.
Но лёжка Savvы весьма относительна: он думает, думает, думает, что делать дальше, то есть как быть-жить, дышать-гнать, видеть-ненавидеть, терпеть-вертеть и проч. Думает, как вырваться из порочного круга (кнут-пряник, команда-ожидание; продолжение в следующей шкурке), и не только.
Думает, что хочет выпить.
Пьет.
Ити… Ни… Сан… Уж сколько нам открытий чудных… Го… Року… Сити… готовит просвещенья дух… Хати… Ку… До… Ипонскай бохх! Вымучивал, чтоб не двинуться… армия есть не только тупость и унижение, но и пить возможность доказать себе, что ты в этом квадрате на всех-всех-всех – «Savva и все-все-все»? хм! – даже отдаленно не смахиваешь… В очередной раз, впрочем, доказать… стоила ли игра свеч? Дурацкое выражение. Косить надо было, косить! Вот какие-нибудь косцы, к примеру, лет сто назад считали, будто Страстная неделя начинается с Вербного воскресенья… А сейчас косцы где? Что считают? Нет никаких косцов, одна верба у тусующихся рядом с метро бабок… Ох я и накушался! Чего-чего? Кто это тут такое пи-шет? «Биовиду, чтоб не вырождался, нужно иметь мужскую составляющую на грани вымирания»? Так тоже считают? Сестрица-бухгалтерица! Если она – типа, «мужская составляющая» – будет жизнькой наслаждаться, развитие остановится. Хм… Вот меня за всю бню и имеют… чтоб развитие… Ха!! Я, типа, существую, чтоб чье-то развитие не остановилось! А если таким макаром – мое самое – того…? Смешно. Да… Когда пешком под стол не ходил, казалось, день никогда не кончится, а сейчас – что? Сутки мелькают, как… тут нужно, наверное, какое-то сравнение… бородатое… Классики – те могли! Как на духу – да и чем еще заняться томящемуся дворянину, как не бумагомаранием? Но в мою голову – ничего… Дао дэ дзынь. Армянский, пять звездочек… Бум-бум… После него слишком часто начинается с одного шага путь в тысячу ли, и вопрос лишь в том, куда ведет тот путь и нужен ли мне тот шаг… Ну чем не томящийся дворянин? Игра в классики… А все же сравнение нужно… Вот какой-нибудь аффтар обязательно проассоциировал бы летящие дни – мои дни – с явлением природы. Придурок? Придурок. Полный придурок с претензией на членораздельную многословность: неизлечимая болезнь прозебриков, дык… Вопрос в другом: существует ли
"Секс является одной из девяти причин для реинкарнации. Остальные восемь не важны," — иронизировал Джордж Бернс: проверить, была ли в его шутке доля правды, мы едва ли сумеем. Однако проникнуть в святая святых — "искусство спальни" — можем. В этой книге собраны очень разные — как почти целомудренные, так и весьма откровенные тексты современных писателей, чье творчество объединяет предельная искренность, отсутствие комплексов и литературная дерзость: она-то и дает пищу для ума и тела, она-то и превращает "обычное", казалось бы, соитие в акт любви или ее антоним.
![Здравствуйте, доктор! Записки пациентов [антология]](/storage/book-covers/f6/f6729745473123ff83797bda5246a4be171dc1b3.jpg)
В этом сборнике очень разные писатели рассказывают о своих столкновениях с суровым миром болезней, врачей и больниц. Оптимистично, грустно, иронично, тревожно, странно — по-разному. Но все без исключения — запредельно искренне. В этих повестях и рассказах много боли и много надежды, ощущение края, обостренное чувство остроты момента и отчаянное желание жить. Читая их, начинаешь по-новому ценить каждое мгновение, обретаешь сначала мрачноватый и очищающий катарсис, а потом необыкновенное облегчение, которые только и способны подарить нам медицина и проникновенная история чуткого, наблюдательного и бесстрашного рассказчика.
Главная героиня романа — Сана — вовсе не «железная леди»; духовная сила, которую она обретает ценой неимоверных усилий и, как ни парадоксально, благодаря затяжным внутренним кризисам, приводит ее в конце концов к изменению «жизненного сценария» — сценария, из которого, как ей казалось, нет выхода. Несмотря ни на крах любовных отношений, ни на полное отсутствие социальной защищенности, ни на утрату иллюзий, касающихся так называемого духовного развития, она не только не «прогибается под этот мир», но поднимается над собой и трансформирует страдание в гармонию.
Своеобразные «похождения души», скрывающейся под женскими, мужскими и надгендерными масками, – суть один человек, проживающий свою жизнь, играя, либо разучивая, те или иные роли. Как не переиграть? Как отличить «обыкновенное чудо» любви от суррогата – и наоборот? Персонажи Натальи Рубановой, переселяющиеся из новеллы в новеллу, постоянно ставят на себе чрезвычайно острые – in vivo – опыты и, как следствие, видоизменяются: подчас до неузнаваемости. Их так называемая поза – очередные «распялки» человеческого вивария.
«Да, вы – писатель, писа-атель, да… но печатать мы это сейчас не будем. Вам не хватает объёма света… хотя вы и можете его дать. И ощущение, что все эти рассказы сочинили разные люди, настолько они не похожи… не похожи друг на друга… один на другой… другой на третий… они как бы не совпадают между собой… все из разных мест… надо их перекомпоновать… тепла побольше, ну нельзя же так… и света… объём света добавить!» – «Но это я, я их писала, не “разные люди”! А свет… вы предлагаете плеснуть в текст гуманизма?» – «Да вы и так гуманист.
Рукопись Полины Белкиной присылает по почте в издательство дальняя родственница писательницы, обнаружившая случайно в папке с рассказами и дневниковыми записями адрес и фамилию главного редактора – известного критика. Когда тот начинает читать эти тексты, то с ужасом обнаруживает, что у Полины – его бывшей возлюбленной, умершей не так давно, – от него сын, отправленный после похорон матери к бабке в Брест.Но это лишь канва, «сюжет-пунктир».
Роман «Деревянные волки» — произведение, которое сработано на стыке реализма и мистики. Но все же, оно настолько заземлено тонкостями реальных событий, что без особого труда можно поверить в существование невидимого волка, от имени которого происходит повествование, который «охраняет» главного героя, передвигаясь за ним во времени и пространстве. Этот особый взгляд с неопределенной точки придает обыденным события (рождение, любовь, смерть) необъяснимый колорит — и уже не удивляют рассказы о том, что после смерти мы некоторое время можем видеть себя со стороны и очень многое понимать совсем по-другому.
Есть такая избитая уже фраза «блюз простого человека», но тем не менее, придётся ее повторить. Книга 40 000 – это и есть тот самый блюз. Без претензии на духовные раскопки или поколенческую трагедию. Но именно этим книга и интересна – нахождением важного и в простых вещах, в повседневности, которая оказывается отнюдь не всепожирающей бытовухой, а жизнью, в которой есть место для радости.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Голубь с зеленым горошком» — это роман, сочетающий в себе разнообразие жанров. Любовь и приключения, история и искусство, Париж и великолепная Мадейра. Одна случайно забытая в женевском аэропорту книга, которая объединит две совершенно разные жизни……Май 2010 года. Раннее утро. Музей современного искусства, Париж. Заспанная охрана в недоумении смотрит на стену, на которой покоятся пять пустых рам. В этот момент по бульвару Сен-Жермен спокойно идет человек с картиной Пабло Пикассо под курткой. У него свой четкий план, но судьба внесет свои коррективы.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Дорогой читатель! Вы держите в руках книгу, в основу которой лег одноименный художественный фильм «ТАНКИ». Эта кинокартина приурочена к 120 -летию со дня рождения выдающегося конструктора Михаила Ильича Кошкина и посвящена создателям танка Т-34. Фильм снят по мотивам реальных событий. Он рассказывает о секретном пробеге в 1940 году Михаила Кошкина к Сталину в Москву на прототипах танка для утверждения и запуска в серию опытных образцов боевой машины. Той самой легендарной «тридцатьчетверки», на которой мир был спасен от фашистских захватчиков! В этой книге вы сможете прочитать не только вымышленную киноисторию, но и узнать, как все было в действительности.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Роман «Время обнимать» – увлекательная семейная сага, в которой есть все, что так нравится читателю: сложные судьбы, страсти, разлуки, измены, трагическая слепота родных людей и их внезапные прозрения… Но не только! Это еще и философская драма о том, какова цена жизни и смерти, как настигает и убивает прошлое, недаром в названии – слова из Книги Екклесиаста. Это повествование – гимн семье: объятиям, сантиментам, милым пустякам жизни и преданной взаимной любви, ее единственной нерушимой основе. С мягкой иронией автор рассказывает о нескольких поколениях питерской интеллигенции, их трогательной заботе о «своем круге» и непременном культурном образовании детей, любви к литературе и музыке и неприятии хамства.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)