Люди сверху, люди снизу - [50]

называется человеком.

С головой ушел в Вирт: «…на окраине нашей галактики произошла вспышка огромной мощности…» – читал он с девятнадцатидюймового жидкокристаллического экрана и думал, что если бы это случилось чуть ближе к Земле, настал бы пресловутый конец света.

Savva отчего-то вздохнул. Нет, он пока не хотел умирать – да и смерти-то ведь никакой нет, так – вспышка-тьма, вспышка-тьма… Ничего – плавали, знаем! – не исчезает бесследно. «На шарике на своем не знаем, куда летим, в какую сторону… Да и летим ли? Может, стоим на месте… или так… болтаемся, не до конца повешенные…» – все думал и думал Savva, а потом – все в той же Сети – наткнулся на гениальное чеховское: «Жить вечно было бы также трудно, как всю жизнь не спать» – Антон Палыч сказал это в тридцать шесть, почувствовав себя восьмидесятилетним… А вот он, Savva, что ОН чувствует? Сколько ему? Тридцать пять? Девяносто девять? Пятнадцать? Он смутно склонялся ко второму, а как «склонился», так и прошел от нечего де-дать – номер-то сдан – тест Люшера: «Поглощен вещами, которые способны сильно волновать, захватывать или волновать воображение…» – и т. д. Быть может, именно тест и подтолкнул Savvy к невольной мысли, что вся эта истерия прогресса и извращенной корпоративности не должна иметь к нему никакого отношения, а если и «да», то лишь для того, чтобы «презренный металл» не исчезал за пределы его, SawmKM, досягаемости. Увы, способ существования белкового тела не предполагал в этом пространственно-временном континууме альтернатив такой лишенной запаха среднеродности, как «бабло». Да и как не додуматься до «крамольного», если технологии соковыжимания на барщине, которой он, Savva, отдавал и отдает лучшие свои годы, которые можно – ах! – было бы потратить на развитие, делают из него самого заурядного робота, такого же как все бездумно бредущего к метро примата, способного воспринимать и отфильтровывать символьную информацию, которая ему не нужна вовсе? После офисного дня Savva чувствовал, как тупость расплавляет несчастный его мозг, зашоренный механистичностью планктонных файлов, и покупал, и покупал, и покупал холодный бир… «Я не печатаю книги, я печатаю деньги!» – говорил один из его экс-начальничков, благополучно содравший девиз у кого-то еще.

И еще, и еще… Да здравствует (!), однако, холодный бир.

Но кто он такой, Savva, протирающий на разноцветных вертящихся стульях любимые джинсы? Кто? Кто? Человеческий ресурс? Электорат? Раньше, по молодости, он даже начал сомневаться в том, будто что-то значит… Да и где его личность, зажатая в тисках «от сих до сих» – не личность точнее, а сущность?

В девяностые он часто задавался вопросом, как же его, Savvy, угораздило так вляпаться (читай – родиться) и, чтобы хоть как-то оправдать свое малоосмысленное – а может, и вовсе лишенное всякого смысла существование, – нашел школу нунчаку.

Пожалуй, они стали не самым никчемным периодом его существования: две восьмигранные палочки – сначала резиновые, а потом и деревянные – с гибкой связкой. После первой тренировки руки у Savvы полностью онемели, а локти были в синяках, но все это казалось совершенно неважным, ведь Мастер говорил, что нунчаку, кроме всего прочего, поможет ему, Savve, развить воображение и проникнуть в суть явлений мира… Воображение Savva за два года, может, и развил, но вот с сутью оказалось сложнее: выход из жизни, упакованной в квадрат, оказывался в Эгосфере смертельным номером. Да, его рука плотно охватывала конец палочки – и крепко сжатый кулак внушал уважение. Да, он протирал нунчаку оливковым маслом – и те не скользили от пота. Да, он обучился тому, что так долго показывал Мастер – перемене рук без лишних перехватов: «Всегда вращай у наружной стороны руки или на сгибах пальцев. Руку вытягивай – только тогда достигнешь максимальной дальности удара, – говорил тот. – Есть, конечно, приемы, когда палочку вращают через внутренний край ладони. Рука тогда не выпрямляется. Это в основном трюки.

Они красивы, но к настоящей работе не имеют никакого отношения, запомни» – и Savva запомнил. Он неплохо изучил технику вращения, приемы защиты – всякие там блоки – и оказался достаточно ловок, отрабатывая множество приемов на специальном длинном мешке, при ударе по которому нунчаку постоянно норовили выйти из-под контроля. Главное искусство заключалось в том, чтобы вернуть их в позицию, из которой можно было бы тотчас перейти к следующему приему. Для отработки толчковых и тычковых ударов использовались твердые и мягкие подушки: «Ты должен чувствовать сопротивление! Ты должен…» – говорил Мастер, и Savva чувствовал, чувствовал, чувствовал… Потом были тренировки в додзё: он сам контролировал себя, глядя в зеркало, и имитировал бой с воображаемым противником, пока кто-то вел рядом вольный бой или отрабатывал комбинации. Такие вещи продолжались часами; так у Savvы появились люди, смотрящие на этот мир его глазами хотя бы отчасти – Женька, увы, уже не в счет, Женька – отрезанный ломоть, хотя это вот выраженьице – «отрезанный ломоть» – Savva терпеть не может. Женился, дурачина-простофиля, теперь с истериками бывшей возлюбленной разбирается, которая за полгода из хрупкой Джульетты аккурат в ведьму превратилась.