Люди суземья - [97]

Не помнила, как поднялась на печь. Пришла в себя уж утром. Удивилась, что мужа не видит: тех-то ребят он принимал, сам. Глянула с печки, а Александр на полу без памяти лежит. Витька и Колька, видать, наревелись досыта и уснули на кровати, под шубой.

Сошла на пол, растолкала ребят, с ними кое-как подняла мужа на кровать — первые годы, как он с фронта пришел раненый, с ним часто такое случалось. Старшего, Кольку, послала к соседке Марфе — может, она колхозных-то коров подоит! А сама печку растопила и воду поставила греться — ребенка-то обмыть надо.

Вернулся Колька.

— Бабка Марфа болеет, не может никуда идти.

— Тогда к Анфиске Гоглевой сбегай!..

Всех в деревне обежал парнишка, но найти человека, который бы колхозных коров подоил, не смог: у каждого свои беды, свои заботы.

Обмыла дочку, ребят накормила. А потом и муж в чувство пришел. Голову с подушки поднять не может, а все видит и слышит, только молчит. Показала ему ребеночка, у Александра и слезы на глаза навернулись. Утерла их полотенцем и довольная, что все обошлось благополучно, полезла на печь: до обеда с коровами ничего не случится, а в обед, может, полегчает.

Вот тут-то и пришел Корелин. Выпивши, глаза красные. Загремел по избе из мати в мать, за руку Павлу схватил и выволок с печки.

— Под суд отдам, если сейчас же коров не пойдешь доить!

В одной кофте вытолкал из дому. Александр от такого потрясения снова в забытье впал...

Свету не взвидела, на коленках по сугробам до фермы брела, но коров подоила...

Потом, уже на другой день, Корелин извинения просил: не знал, мол, что родила!.. Извинила. Словом. А сердцем — не простила и никогда не простит! До смерти.

Валюшка и теперь не знает этой истории, не знает, как появилась на свет. Да и зачем такое знать? И без того в жизни не лишку хорошего...

Мысли Павлы вновь перекинулись на Михаила Семеновича. Этого уж никто худом не помянет!.. А доярку-то какую послал! Ждала старушонку, а приехала красавица.

Очень уж по душе Павле пришлась Ольга. С виду тихонькая, стеснительная и какая-то не деревенская — светлая, таких только на картинках и рисуют, а в руках у нее все горит. На ферме дела справит, переоденется в чистенькое платьице, фартучек подвяжет и все норовит что-то делать. Пока Валька за водой сряжается, она уж у колодца — легкая на ногу! Во всем помогла: и избу вымыть, и половики перестирать, и постельники свежей соломой набить, и одежонку, какая порвалась, починить. Давайте, говорит, и картошку-то выкопаем, пока я здесь, все равно уж больше не вырастет!

А что, пожалуй, пора картошку копать. И лошадь кстати — не надо мешки с поля на себе носить...

Сумеречно сентябрьское утро. Долго ночная темь борется с дневным светом...

6

Грузить на телегу бидоны с молоком обычно помогала Мише-Маше Валентина. Но с тех пор, как на ферме появилась молоденькая подменная доярка, сюда по утрам и вечерам стал наведываться Виталий. Он один, играючи поднимал тяжелые фляги на повозку, изумляя этим молоковоза.

— Гы... Во сила!.. — говорил Миша-Маша, опасливо косясь на большие красные руки Виталия, и шел искать Валентину.

Когда Виталий приходил на ферму, Валентина старалась уединиться. Она уходила либо чистить коров, либо мыть порожние бидоны и подойники, а иногда тихо стояла в углу коровника. Случалось, из избушки, откуда Виталий выносил бидоны, доносился беззаботный смех Ольги, и тогда сердце Валентины сжималось и ныло...

— Ты чо тут стоишь? — спросил Миша-Маша, заметив Валентину возле яслей.

— Тебя жду.

— Гы!.. — расплылся в улыбке молоковоз. — А чо брат-то у тя жениться на Ольке будет?

— Пускай женится. Не жалко.

— Гы... А я на тебе женюсь. Хочешь? — и Миша-Маша тянул к девушке слабые немужские руки.

— Уйди, жених! — с тоскливым отчаянием сказала Валентина.

— А что? Я могу...

— Сначала бороду вырасти.

— А чо — борода? На чо тебе борода? Без бороды лучше — бриться не надо! — Миша-Маша неожиданно сунулся к Валентине и обхватил ее, широкую и крепкую руками. — Все равно женюсь, — сопел он.

Валентина стояла, безвольно опустив руки, и тупо смотрела перед собой широко раскрытыми серыми глазами.

«Ох, если бы ты был настоящим парнем!..» — с горечью и обидой подумала она.

А Миша-Маша, растравляя себя, уже лез ей за пазуху.

— Теплая ты экая, мяккая... Ы-ых!.. — кряхтел он.

Валентина вдруг встрепенулась, будто очнулась от тяжелого забытья, глаза ее ожили, сверкнули раздражением,

— Отстань! Как теленок... Надоел! — она упруго отпрянула и резко оттолкнула от себя Мишу-Машу. Тот едва устоял на ногах.

— Гы... Сильная, стерво!.. Ужо, погоди, обратаю!..

Валентина отошла к окну, взяла скребницу и стала чистить корову.

Миша-Маша исподлобья долго смотрел на нее маленькими глазками, потом выругался матерно и вышел на улицу.

Все бидоны были погружены, и Виталий уже перевязывал повозку.

— Ты где это гуляешь? Ждешь, когда все наготово сделают? — сказал он молоковозу. — Гляди, а то и зарплату твою я получать буду.

— Тебя не просили! — огрызнулся Миша-Маша. — Я бы сам все сделал! — и, усевшись на телегу, ожесточенно огрел кнутом лошадь. — Нно, пшла-а!..

Старенькая каряя кобылка взмахнула хвостом, прижала уши и тяжелой рысью побежала по грязной дороге, забрякали бидоны, заскрежетали колеса...