Люди суземья - [98]

Из избушки выбежала Ольга.

— От шальной! — она засмеялась.

Виталий взял ее за руку.

— Ну что, пошли домой?

— Пошли!

В окошко коровника Валентина видела, как Виталий и Ольга брели к дому. Они о чем-то тихо говорили и шли так близко друг возле друга, что плечи их соприкасались.

— Благодать парню! — вздохнула Валентина. — И Ольге повезло... Пусть. Она — хорошая... Тоже в своем Малинине ничего, кроме овец, не видела...

...Павла не удивилась, когда Виталий сказал, что ему надо сходить в Малинино. Она только спросила:

— Один пойдешь?

— Зачем же один? С Олей. Ты уж завтра подои коров за нее.

— Коров-то подою.... Больно уж скрута ты надумал..

— А чего тянуть-то?

— Да я ничего... А жить где будете? Здесь?

— Там, на центральной. Председатель же квартиру обещал подыскать.

— Чего — квартира? Поговорим-ко с отцом. Новый-то дом можно перевезти... И живите, с богом!

— Это долго. Дом и вам еще пригодится. На будущий год всяко переедете.

— Ну, смотри сам...

На утренней дойке Валентина была необычно сумрачна, ходила по двору быстро, расплескивая молоко, гремела ведрами, по-бабьи грубо и резко ругала коров. Павла, молчаливо наблюдавшая за дочерью, не выдержала:

— Чего ты сегодня, как с цепи спущенная?

— А что я, хохотать должна? С какой радости? — рыкнула Валентина, ожесточенно вытирая тряпкой вымя коровы, отчего та беспокойно переступала ногами и настороженно косила на доярку фиолетовый глаз. — Да стой ты, падина лешаковая!.. — Валентина в сердцах ткнула корову кулаком в пах.

— Чего бесишься? Ежели что не по уму — сказала бы, а то злишься впусте!

— А чего говорить-то? О чем говорить? Вы без меня все решили. Все по-своему, будто меня и нету. Виталька женится, на центральную переедет, а Валька таковская и в лесу поживет! — она зажала коленями подойник и быстро-быстро заработала руками; упругие струйки бились о жесть, молоко брызгало в лицо.

— Неладно говоришь, девка! — с легким укором сказала Павла. — Ежели бы ты замуж выходила — слова бы не сказали, где сприлюбится, там и живи!

— Замуж!... За мерина я пойду замуж? Или за Мишу-Машу?

— Вот вернется Ольга, и поди ты в отпуск. Съезди в дом-то отдыха, на людей погляди...

— Да я, мама, с людями уже говорить разучилась!

— Ну, тогда не знаю.

— Во-от!.. Не знаешь, так тоже молчи... Уйду я от вас. Надоело все, — отрешенно сказала Валентина. — Живите вы здесь хоть век свой!..

— Пустое говоришь, девка! — вздохнула мать.

Валентина молчала: она и сама знала, что говорит пустое.

...Свадьбу Ольге и Виталию справили комсомольскую, в колхозном клубе. Много пили, много пели; плясали под радиолу. Перепивший Миша-Маша визгливо кричал:

— А моя невеста где? Почто мне невесту не найдете?..

Его увел участковый.

А под вечер охмелевших стариков Гоглевых и Валентину увезли домой на ветеринарном «газике». Молодожены уехали на председательской машине с родителями невесты в Малинино. К Октябрьским праздникам им было обещано жилье в восьмиквартирном благоустроенном доме.

* * *

Декабрь сыпал и сыпал снегом. Медвежья Лядина утопала в сугробах, которые голубоватыми острыми гребнями тянулись к самым крышам домов. Казалось, зима решила похоронить деревеньку, сравнять ее с окрестными полями, что расстилались по склонам холма.

В темные зимние ночи, как низкая, готовая вот-вот погаснуть, звезда, светился на горе одинокий желтый огонек. И, как звезда, он гас в морозной мгле, а под утро снова слабо мерцал на белой вершине холма, возвещая о том, что здесь еще теплится жизнь.

А на рассвете, будто из сугроба, поднимался над крышей Гоглевых белесый, с просинью дым. Он медленно плыл меж опустевших домов, сползал в ложбину и редел и таял...

Как и прежде, на проселке утром и вечером скрипели полозья: это бессменный Миша-Маша приезжал на хутор за молоком. И молчаливая Валентина опять помогала ему грузить на дровни тяжелые фляги. Потом скрип саней смолкал вдалеке, и невольно думалось, что эти звуки больше уж не потревожат первозданную тишину Медвежьей Лядины.

Но наступал новый день, и все повторялось: и желтый огонек, и дым над крышей, и скрип полозьев на проселке...

Жребий Рассказ

Медведь стонал в кустах. Мы стояли на краю овсяного поля и жадно курили, прислушиваясь к этим хрипловатым тягучим звукам. И было нам не по себе.

— Может, попробуем добить? — предложил я, досадуя, что не уложил зверя наповал.

— Ничего не выйдет, — ответил лесник и достал фонарь. — Смотри!

Узкий, как лезвие ножа, голубоватый луч вонзился в кусты. Стоны мгновенно смолкли. Но как ни пытался я разглядеть медведя, не смог увидеть ничего, кроме причудливого переплетения веток и теней от них.

До ближней деревни далековато, а ночь выдалась теплая, и лесник предложил переночевать в сосновом бору, за полем. У нас был чай и котелок — литровая консервная банка, — и мы с аппетитом ели черный хлеб с дешевой колбасой, по очереди запивая чаем.

Лесник, обычно веселый и разговорчивый, на этот раз был молчалив и угрюм. Что-то тревожило его. Неужели мой неудачный выстрел? Да и не такой уж он неудачный, раз медведь не нашел сил покинуть кусты на меже. Лучше, конечно, когда зверь падает замертво, но ведь с медведем такое бывает редко: он очень крепок на рану. И лесник это хорошо знает, он — старый медвежатник.