Люди среди людей - [19]

На Памире Вавилов впервые задумался об особой роли горных районов в формировании растительного мира. Возникла мысль, что пшеницы, ячмени и иные культуры наиболее разнообразны в горных изоляторах. Очевидно, ботаника и растениевода, как это ни парадоксально, наибольший успех ждет именно там: в горах Афганистана, Северной Индии, Африки, в Кордильерах. Пройдут годы, и путешественник, обойдя чуть ли не полсвета, навестит все предсказанные им растительные заповедники. Он сможет убедиться, насколько верна была мысль, впервые мелькнувшая на берегах Пянджа и своенравной Шахдары. И следующая поездка будет снова сюда, на Памир, только по другой - афганской - стороне Пянджа. Впрочем, в 1916 году все эти экспедиции казались еще миражем. От Японии до Британских островов, от Мазурских болот до Австралии планету терзала мировая война, а будущему академику Николаю Вавилову, прежде чем стать великим путешественником, предстояло вернуться в Москву и защитить докторскую диссертацию.

Глава третья

ФИЛОСОФИЯ ПОИСКА

1917-1923

Проникая в любую страну, хотелось сделать очень много, понять «земледельческую душу» этой страны, ее условия, освоить ее видовой и сортовой состав, взять из нее наиболее нужное и связать в единое целое данные этой страны с эволюцией мирового земледелия, мирового растениеводства.

Академик Н. И. Вавилов

Не каждому «свежему» доктору наук выпадает подобная честь: летом 1917 года два университетских города заспорили из-за Николая Вавилова. Воронеж и Саратов наперебой предлагали ему профессорские кафедры. У каждой стороны были свои преимущества, в каждом из двух университетов, работали профессора, лично знакомые с Николаем Ивановичем, которые, естественно, прилагали старания к тому, чтобы талантливый биолог оказался именно у них. «Битва за Вавилова» завершилась лишь в конце августа, когда Николай Иванович смог наконец написать своей приятельнице Александре Юльевне Тупиковой: «Суета кончилась, как видите, тем, что я теперь, по крайней мере на некоторый срок, саратовец». И далее: «Жить в… Саратове лучше, чем в Москве».

Город на Волге прельстил молодого профессора отнюдь пе материальными благами. На новом месте Вавилов не имел даже квартиры и долгое время ночевал в служебном кабинете на кафедре. Но что значит квартира по сравнению с высшей роскошью - «роскошью человеческого общения»! Саратов, столица пшеничного края, привлек в те годы многих талантливых ученых - агрономов, земледелов, физиологов растений, ботаников. Николая Ивановича тут знали, ему были рады, очень быстро вокруг него зародилась и пошла в рост молодая поросль сотрудников, учеников. Не прошло и года, как он стал одним из ведущих преподавателей университета. А через пять лет, уже из Петрограда, послал Николай Иванович своим саратовским коллегам книгу «Полевые культуры Юго-Востока» с посвящением, в котором отразилось все - и трудности той нелегкой военной поры, и сердечная благодарность за творческую дружбу: «Солнечному, зпойному, суровому Краю, настоящей и будущей агрономии Юго-Востока, как дань за несколько лет приюта и гостеприимства…»

Кафедру в Саратове пришлось создавать заново, заново надо было строить и курс частного растениеводства для студентов, но преподавание - только малая часть того, чем молодой профессор обязал себя заниматься на новом месте. Растениевод, живущий в Саратове, должен хорошо знать сельское хозяйство края. Для этого надо объехать поля от Астрахани и Царицына до Самары, собрать, высеять и изучить коллекцию поволжских злаков, бобовых, овощей, кормовых трав. Да и прежние сборы, из Персии и Памира, надо сеять, исследовать, сравнивать. Все это требует сил и времени, главное - времени… Саратовские старожилы по сей день вспоминают стремительную фигуру двадцатидевятилетнего профессора, который в четыре часа утра уже был на делянках, а потом до глубокой ночи читал книги при свете единственной на кафедре керосиновой десятилинейной лампы.

Трудно вообразить время и место, менее приспособленные для научного поиска, чем Саратов 1917 - 1921 годов. Мятежи, голод, сыпняк, разруха… То с юга, то с севера к городу подступают фронты гражданской войны. Но ни голод, ни пулеметные очереди на улицах не могут остановить тот процесс «каждодневного пристального думанья», который у гениев науки запущен один раз на всю жизнь. Профессор читает лекции, помогает выхаживать истощенных сыпнотифозных студентов, за отсутствием сторожа сам гоняет с опытных делянок прожорливых грачей, но одновременно, в поле и на кафедре, продолжается невидимая работа ума, вроде бы и не связанная с лекциями и тяготами будней. Мозг анализирует и синтезирует, просеивает и перебирает тысячи научных фактов, подмеченных в поле, вычитанных из книг, найденных во время экспедиций. Куда же ведут ученого его раздумья?

Вавилов размышляет о странной судьбе ботанической науки: та часть ботаники, что кажется профанам наиболее скучной - систематика растений, - не только не скучна, но, наоборот, в высшей степени увлекательна, ибо имеет прямое отношение к путешествиям искателей зеленых богатств.

…Как ни странно, но человечество, тысячелетиями питаясь от плодов земли, очень долго оставалось равнодушным к своим кормильцам. В I веке н. э. Диоскориду было известно около шестисот различных растений. Прошло почти полторы тысячи лет, но европейцы XIV столетия по-прежнему имели представление лишь о восьмистах травах, деревьях и кустарниках. Ботаники средневековья в лучшем случае пытались разыскать в. окрестностях Парижа и Лейдена те растения, которые Аристотель описал для Греции. Чаще же они просто принимали на веру все ботанические бредни прошлого, начиная с библейского «древа познания» и кончая таинственным растением «баромец» из татарских степей, которое якобы порождает живых баранов.