Люди Солнца - [55]

– Что здесь? – спросил, указывая взглядом на воз.

– Сыр, – ответила Эвелин, показывая записи в книге.

– Что ещё за сыр?

– С твоей фермы, Томас, – пояснил Давид. – Сыр, в который Себастьян целый год усердно перегонял молоко. Который я сейчас везу в Бристоль, чтобы с наивозможной выгодой продать. Чтобы наконец-то рядом с чудовищной суммой выплат за лошадей, провиант, лесопильню, взятки в Лондоне, покупку имения сэру Коривлю появилась строчка дохода. Хотя бы и небольшая, за сыр. Ты ведь понимаешь, Томас, что любой замок должен быть самоокупаем?

– Я мало что смыслю в этом…

– Не беда, когда у тебя есть Давид и Эвелин. Но скажи мне, Томас, почему ты не поднимаешь деньги, которые лежат у тебя под ногами?

– Это как?

– Взгляни вокруг.

Я взглянул.

– Какое огромное количество добротных каменных помещений! Ещё у тебя есть работники, лошади, уголь в горе и песок на берегу речки.

– При чём здесь песок?

– А при том, что через месяц, не позже, я бы хотел возить в Бристоль на продажу «Шервудское» стекло.

– Стекло?!

– Ну да, стекло. Оконное, столовое. Зеркала.

– Но при чём здесь песок?!

– Песок смешиваешь с содой. Горный уголь даёт достаточный жар, чтобы эту шихту расплавить. Выливаешь в форму, остужаешь – вот тебе и стекло. А ты знаешь, что в сопоставлении площади стекло в десять раз дороже, чем черепица? А затрат всего-то на овёс для лошадей, на еду для работников да на свинец.

– Какой ещё свинец?!

– Томас. На какую поверхность ты выльешь расплавленное стекло, чтобы, остыв, оно осталось ровным, а главное – гладким?

– Вот уж не знаю.

– Так я сообщаю тебе. В большое и плоское железное корытце выливаешь расплавленный свинец. Жидкий! Идеально ровная и гладкая поверхность! Сверху на него выливаешь расплавленное стекло. Фокус в том, что свинец несравнимо тяжелее стекла, и весь будет внизу, так что они ни за что не смешаются. Остужаешь, вынимаешь стекольный лист… Если песок хороший и стекло получаешь отменно прозрачное, то покрываешь одну сторону амальгамой – и вот тебе зеркало! А зеркало, Томас, при сопоставлении площади, в десять раз дороже простого стекла. Уголь, Томас! Горный уголь – это огромные деньги, и детям и внукам! Поблагодарим ещё раз мистера Мухуши.

– Да, благодарим…

– Но это не всё ещё! Ты помнишь, по какой причине мы стали знакомы с тобой?

– Кажется, помню. Ты купил у нас со стариком сундучки…

– Именно! Добротный, с любовью сделанный корабельный сундук всегда в цене, и в высокой цене! У тебя же здесь есть отличная, просторная кузня. Даже наковальню никто не вывез. Да теперь ещё столько прекрасного дуба и кедра, сколько не снилось бристольским лесоторговцам. А почему в кузне до сих пор не зазвенел молот? Почему в столярном цеху не сидят, склонившись над дощечками, два или три мастера и не склёпывают сундучки? Где самоокупаемость замка?

Я шагнул и порывисто обнял его.

– Какое счастье, Давид, что я тебя встретил! Что бы я без тебя делал?

– Нет, Томас. Это я что бы делал без своих мальчишек.

Он грустно улыбнулся и также обнял меня.

– Вот что, Давид. Этими торговыми цифрами я всё равно заниматься не буду. Моя стихия – люди, и я хочу видеть себя среди людей. А вот мой юный работник Дэйл, – он, кажется, имеет к этому и способность, и склонность. Возьми его к себе, обучи всему, что сейчас рассказывал мне.

– Сколько ему лет?

– Шестнадцать.

– Где он сейчас?

– Взял у меня триста фунтов и поехал в Лондон покупать пилораму.

– Один?!

– Один.

Давид помолчал. Покивал головой, воздев брови. Сказал:

– Если такой фокус у мальчишки получится, возьмусь обучить его всем торговым тайнам.

Мы пожали друг другу руки, и он, махнув вознице, пошёл рядом с медленно двинувшимся в Бристоль сыром.

Я повернулся к Эвелин.

– Доброе утро, милая.

– Доброе утро, милый. Знаешь, я совсем не ожидала, что в нашей новой спальне мне приснится такой странный сон!

– Странный сон?

– Очень. Сон-предсказание. Я не решаюсь даже сказать вслух, а, наверное, напишу и запечатаю в конверте. Надпишу на нём дату, а когда она наступит, ты этот конверт откроешь. Хорошо?

– Хорошо!

Я ласково улыбнулся жене, кивнул, и она кивнула в ответ, отступая на шажок и тем прекращая беседу, поскольку увидела, как и я, что приближается, размеренно переступая кривоватыми самурайскими ногами, неподражаемо деловитый Тай.

– Доброе утро, мой волшебный фонарщик, – поприветствовал я его.

– Доброе утро, мастер, – «невидимка» церемонно поклонился в ответ.

С жёлтым неподвижным, как у куклы, лицом, пригласил меня следовать за ним. Я с нетерпением зашагал рядом: там, где появляется этот невозмутимый японец, – открываются изумляющие чудеса.

Мы проследовали сквозь каретный цейхгауз, потом сквозь лесной склад, в котором разгружали брёвна с очередного воза. Пришли в будущую лесопильню. Здесь Тай тихо остановился и вытащил из стены заранее обёрнутый им (чтобы не стукнул) своей курткой камень. Заглянув в дыру, освободил место и пригласил взглянуть. Я подошёл, осторожно, приняв условие скрытности, посмотрел в проём. Большой двор пирамидальной формы. Справа, возле узкой стены пирамиды – большая гончарная печь. А слева, в самом центре расширяющегося ко входу двора, чернела свежераскопанная яма. Возле неё азартно и бестолково суетились и сами землекопы: рыжий вьюн Чарли; взрослый, но очень маленького роста Баллин; и неизменно хмурый горбун. Хотя землекопы эти дела непосредственно с землёй не имели. Вся их задача была в том, чтобы неотступно заглядывать в яму и уворачиваться от вылетающей из неё лопаты. А работу производил почти по пояс ушедший в землю послушный силач Тёха.