Люди песков - [149]

— Не можете обменять свою рухлядь, — перебила его Огулнияз, — свой велосипед на машину и потому обвиняете Мусу? О аллах, аллах, бывают же такие завистливые люди!

— Всякие люди бывают! — согласился Посалак, а сам почему-то уставился на меня. — Вот ты сколько лет здесь живешь… К тому же ты учитель, как я понимаю, а скажи, хоть раз ты переступил порог Мусы, у которого две дочери, твои бывшие ученицы, и сын, твой сегодняшний ученик? Нет, не переступил! И я не был у него. А ведь я ему родной брат. Мы с ним сыновья одной матери и одного отца. Но у нас с ним совершенно разные боги. Его бог — алчность, корысть, накопление, мой бог — моя чистая совесть.

— Бескорыстный человек, может быть, собирается отказаться от зарплаты? — тут же долетела до нас язвительная насмешка.

На этот раз Гумры опередила мужа:

— Вай-ей, Посалак с удовольствием отказался бы от своей зарплаты, но, поскольку фамилия у нас с вами одна и та же, он боится, что твой муж получит его зарплату. А так, что такое зарплата? Подумаешь! Нам и одной премии было бы достаточно, чтобы прокормить семью, — рассмеялась Гумры.

— Надо же, — раздался сверху голос, — им вдобавок к зарплате еще и премии выдают! Кто поверит, что ворочает громадными суммами, буквально сидит на деньгах и возвращается домой с пустыми карманами. Велосипед-то для отвода глаз! Известно! Всем давно известно!

То, что невестки меж собой не ладят, я знал, но вот как осмеливается Огулнияз спорить с Посалаком, непонятно. Во-первых, Посалак — мужчина, во-вторых, он — старший брат мужа. Я еще не встречал женщин, позволяющих себе все, что попало, говорить старшим мужчинам в семье мужа, да еще при посторонних. Посалак же, по-видимому, к подобным разговорам привык, по крайней мере он ничуть не удивился воплям и насмешкам Огулнияз. А та продолжала брюзжать:

— Завистники. Чужое добро покою не дает!

— Не болтай, как радио, над головой. Не кричи. Полезай-ка поскорее в свою конуру! — крикнула сердито тетя Гумры.

Огулнияз, конечно, ни секунды не помедлила с ответом:

— Я-то не выхожу из своей конуры, это вы детскую площадку превратили в свой сад — меллек. Воду-то отпускают на всех поровну, а вы льете ее только на свой огород, чтоб он у вас сгорел. Вот если бы под нами жили вы, сосед, — голос ее дрогнул, в нем послышались ласковые нотки, — такие обходительные люди, разве позволили бы себе такое самоуправство, и я была бы спокойна и счастлива…

— Что, позабыла уже, как приехала сюда из аула? — обиженно закричала тетушка Гумры. — Тогда для тебя лучше Посалака человека на свете не было, а все потому, что нужно было твоего мужа устраивать на работу. Неужели ты думаешь, тот, кто устроил, не сможет добиться его освобождения от доходной должности? Или ты думаешь, что у человека с велосипедом не хватит сил поставить на место человека с машиной?

— Ай, только от моего имени не говори, — тихо попросил Посалак жену.

Между тем Нурча расстелила на кошме большую скатерть-клеенку. Следом появились красивые пиалки и такой же синий веселый чайник.

— Что к чаю? — ласково спросила у матери Нурча. — Мед, сахар или конфеты?

— К каждому человеку нужен индивидуальный подход, — пошутил Посалак. — Мне, например, доченька, принеси, пожалуйста, меду.

— И мне, — улыбнулся я, впервые за много дней успокаиваясь в доброжелательной атмосфере этой семьи.

— А маме, радость моя, сама знаешь, — конфетки! — ответила Гумры.

— Долгоиграющие? — Нурча, не дожидаясь ответа, поспешила в квартиру. Через минуту все оказалось на скатерти. Нурча присела рядом с матерью — ей тоже налили чаю.

Все здесь было приятно: веселый рассказ Посалака о том, как в войну он решил сбежать на фронт и что из этого получилось, ласковый взгляд Гумры, обращенный на Посалака, заразительный смех Нурчи, точно она еще не заневестилась и оставалась маленькой девочкой, когда смеяться в обществе не возбраняется, чистота в беседке, вечерняя прохлада…

Не торопясь пил я настоявшийся, крепкий зеленый чай — он снимал усталость, бодрил. Впервые после разрыва с женой я легко вздохнул. Чувствовалось, что здесь все откровенны друг с другом, знают мысли, переживания каждого и любят общие застолья. Вот бы и мне такую семью.

Я разглядывал Нурчу. С юности я мечтал, что сначала у меня будет сын, а потом обязательно родится дочка, такая, как Нурча. Она подрастет, и я смогу, когда только захочу, любоваться ею, вот как Посалак любуется своей Нурчой. Она будет стирать мои носовые платки, а потом гладить их, будет по моему заказу готовить легкий ужин — одним словом, станет ухаживать за мной, как ухаживает за Посалаком и Гумры их Нурча, а мне останется любоваться, восхищаться ею…

Нурча зарделась, так пристально я смотрел на нее. В самом деле, вылитая Энеш, такая же красавица.

Кажется, прошлой зимой у нас испортился телефон, и я, как обычно, отправился к Посалаку. Дверь открыла нарядная, чуть располневшая Энеш. Она радостно поздоровалась, заулыбалась и провела меня в комнату, где стоял телефон. Тут я увидел Бике. Сначала я ее не узнал, так сильно она изменилась. Длинноногая, высокая, узкая в талии, с громадными глазами, она показалась мне совсем взрослой.