Люди переменились - [124]

Вагрила легла вместе с женщинами. Но уснуть не смогла. Мешала давившая на грудь тяжесть. Вагрила села. Так было легче дышать. Разглядывала лица спящих женщин. Словно почувствовав на себе ее взгляд, Дафинка открыла глаза.

— Почему не спишь?

— Не могу на свету, — ответила Вагрила.

В полдень артельщик расстелил на земле холстину, нарезал хлеба и брынзы, подозвал товарищей и приступил к раздаче. Покончив с этим делом, подал Вагриле хлеба с брынзой. Она взяла, но есть не стала, словно выжидая чего-то. И только когда увидела, что артельщик дал хлеб и Биязу, она с облегчением вздохнула и принялась за еду.

Под вечер партизаны собрались для суда над Биязом.

— Товарищи! — заговорил Бончук. — Вы теперь, знаете, как погиб наш Владо… Вот этот человек, к которому он обратился за помощью, убил его, зарубил топором… — он замолчал, словно задохнувшись, мрачно глядя на Бияза. Молчал и весь отряд. Бияз смотрел на суровые лица партизан.«К чему вы тянете, — говорил его взгляд. — Зачем меня так долго мучить? Кончайте скорее. Что бы ни решили — лишь бы скорее все-кончилось!» Бончук отвел от него глаза.

— Скорее бы конец! — простонал Бияз.

— Ишь, хитрец! — усмехнулся кто-то.

— Смерть за смерть! — гневно крикнул другой.

Вагрила не видела кто это крикнул, но почему-то-подумала, что это тот самый юноша, похожий чем-то на Гергана.

Она встала и сказала:

— Накажите его! Его зять — Мишо Бочваров. Дочь его сошла с ума в полиции в городе. Он принимал и прятал у себя Георгия, которого убили в городе…

Руки Бияза дрожали, было просто невероятно, как они смогли поднять на Владо топор.

— Смерть убийце! — раздался тот же гневный голос.

— Так должно быть! — тихо произнес Бончук и лицо его омрачилось.

Вагрила подняла худую бледную руку.

— Зачем воздавать злом за зло, — тихо произнесла она, — пусть уж не будет зла на земле.

— Философия всепрощения! — раздался насмешливый голос.

Встала Дафинка. На лице ее застыло выражение какого-то глубоко скрытого в ней радостного чувства.

— У нее у самой сына казнили… И если она не желает смерти этого… значит… — Дафинка не сумела до конца выразить свою мысль.

— Вижу и ты собираешься матерью стать? — сказала Вагрила, присмотревшись к ней. Дафинка покраснела и села на свое место. Бончук взглянул на нее и все понял. На его загорелом лице промелькнула нежная улыбка.

— Давайте рассмотрим этот случай завтра, — предложил он.

— Я пойду, — сказала Вагрила. — Я тебе здесь, Трифон, больше не нужна… А Мишо я к вам приведу, как только он явится ко мне, — сказала она, обращаясь к партизанам.

Бончук с Дафинкой проводили ее до опушки леса и долго смотрели ей вслед. Она быстро шла по лугу, на который уже наползала тень.

Попрощавшись с Вагрилой, они пошли обратно на стоянку. Бончук все думал о том, о чем узнал только после слов Вагрилы, относящихся к Дафинке.

Подойдя к Биязу, он, не глядя на него, сказал:

— Живи!

Бияз не двигался с места.

— Уходи отсюда! — нетерпеливо сказал ему Бончук.

Бияз пошел прочь и скоро скрылся за деревьями.

Но на другой день он вернулся и смиренно попросил:

— Дозвольте мне остаться с вами?

Бончук ничего не ответил, однако не прогнал его.

*

Митю Христов не ожидал что наступит такая перемена режима в тюрьме Заключенные шатались по двору. Двери камер стояли теперь открытыми, ключи стали излишними, но он не снял их с ремня. Ему казалось странным, что эти толстые высокие стены, эти железные двери и решетки станут скоро ненужными.

Он сходил по лестнице, когда на дворе хлопнул выстрел, и группа вооруженных людей, смешавшихся с заключенными, ворвались в коридор. Митю Христов остановился, глядя, что будет дальше. Вооруженные люди и заключенные высадили дверь директорского кабинета.

— Сам виноват, зачем отменил правила внутреннего распорядка! — злорадно подумал он, увидев, как протащили по коридору перепуганного насмерть директора. Однако хватали и надзирателей. Тут, он сам испугался. Со всей быстротой, которую позволяла его хромая нога, он спешил учти прочь из тюрьмы. Ему удалось проскользнуть к выходу.

В глаза ударил свет осеннего солнечного дня, и он остановился. Куда ему идти? У него нет ни крова, ни семьи. Он поежился, беспомощно огляделся вокруг и повернул назад. Стал в коридоре, прислонясь к стене, опустив голову.

Вдруг кто-то взял его за плечо. Прямо в глаза ему смотрело дуло пистолета. Поднял руки и пробормотал пересохшими губами:

— Старший надзиратель Митю Христов.

*

Его отвели в подвальный этаж бывшего полицейского участка. Там находились уже все его начальники. Они лежали вповалку на цементном полу, и Митю Христов, не без злорадства, оглядел их, припоминая, какими они были прежде.

«Всем им было тепло и сытно. Поделом им. Буцев любил командовать, смотрел со стороны, а сам рук не марал. Душков, как увидит красивую бабу, забывал и службу, и все на свете. В кабинет к себе их вызывал. Правильно, что он больше не начальник. А директор тюрьмы? Ему бы только пожрать. А где же Иван Венков? — вдруг спохватился Митю Христов. — Трус, побоялся тогда на скалу лезть, остался сторожить раненых… Здесь он должен быть…»

«Ну, а я сам? — задал он себе вопрос и ответил на него тут же: — Кто мне скажет — могло ли не быть со мной того, что было». Его бледные тонкие губы покривились в усмешке, глаза блеснули.