Люди на болоте - [113]

Со злой радостью встретил Василь слухи о том, что особенно много земли должны отрезать у Глушаков. Одни говорили, что должны укоротить глушаковские поля не менее чем наполовину, другие - что даже еще больше. Ходили и такие разговоры, что если уж забирать у него, то лучше не какуюнибудь иную, а ту землю, что возле цагельни. Правда, скоро вслед за этими разговорами поползли слухи, что снова объявился Маслак, угрожал накормить землей всех, кто ее очень жаждет, и разговоры о переделе притихли.

Конечно, и каждому мальчишке было ясно, что если теперь люди и меньше говорили о переделе земли, то думали, очевидно, еще больше. Думал о нем и Василь. Разговоры о Маслаке, напоминавшие ему ту страшную ночь, угрожали парню больше, чем кому-нибудь другому. Он и теперь, казалось, чувствовал прикосновение бандитского обреза, и теперь при одном воспоминании холодело сердце от страха. И все же надежда на землю, ставшая такой близкой, не исчезала, точила и точила его. Страх и надежда перемежались в душе, боролись между собой, то вынуждали молчать, скрывать свои чувства, то наполняли парня отчаянной смелостью, отвагой, готовностью на все.

Эти покорность и бунтарство, страх и отвага бились в нем особенно горячо, когда он сидел на собрании, следил, как то приближается, то отступает от него счастье. В течение всего собрания он и не думал говорить. Надеялся, что и без него обойдется, но вдруг топь, казалось, разошлась и под ним.

Он почувствовал, что гибнет. Надеяться было не на кого.

Надо было спасаться, бороться за свою жизнь самому. И он вскочил, ринулся в бой. Закричал, не помня себя, не боясь ничего...

Теперь он шел по темной улице, месил куреневскую грязь и понемногу остывал под сырым, холодноватым ветром, тянувшим с болота. Неподалеку брели люди, слышен был говор, но он не присоединялся ни к кому, жил своим волнением, своими заботами. Тревожно было оттого, что не выдержал, выскочил против Маслака, и неизвестно, что теперь будет. Но не страх, не раскаяние волновали его - в душе крепла упрямая отвага, решительность: "Ну и пусть, пусть грозят. Что же мне - самому от земли отрекаться. Так можно и без ничего остаться, если бояться всего!.. Пусть еще сами подумают, как бы их кто-нибудь землей не накормил! . " В эту минуту не только Миканор и другие куреневцы, но и Харчев с Шабетой вспоминались без обиды, не как противники, а как союзники, "И очень может быть, что "накормят" маслачков. Харчев, может, только и ждет, следит где-нибудь. Пусть только сунутся!.."

Рядом оказался Игнат, Хадоськин отец, пошли вместе, - Много еще молотить?

- Да уже скоро. Может, копна какая-нибудь...

- И у меня немного. Легко в этом году...

- Да. Не густо...

Дальше шли молча, но Василь чувствовал, что человек неспроста подошел, держится рядом не зря, - с приязнью, уважает. Видно, за смелость сегодняшнюю, за то, что не побоялся, правду сказал перед всеми.

Когда Игнат свернул на свой двор, у Василя осталась от этого согласного молчания хорошая, дружелюбная радость.

Дома дымила, трещала лучина, и возле припечка сидел в одной жилетке дед Денис. Василь видел его на собрании и не знал, каким образом старик успел вернуться раньше: видно, не досидел до конца.

- Вот и герой наш! - удовлетворенно сказал дед. Он весело приказал матери: - Дай ему чего-нибудь поесть!

Поставив миску с рассолом и чугунок с картошкой, мать присела на лавку и долго смотрела на Василя глазами, полными тревоги и сожаления.

- Ну, чего вы! - не выдержал, неласково буркнул Василь. - Все равно как век не видели!

- Боязно мне, сыночек. Зачем тебе было соваться?..

- А что было, тем часом, делать, если молчали все как соды в рот набравши? - похвалил Василя дед.

- Все равно. Хоть бы, избави бог, плохого чего не вышло!

- Ну, вот еще! - Василь, рассердившись, готов был бросить ложку. Вечно вы!

- А ты не кипи! - строго взглянул на него дед. - На то она мать, чтоб за дитя беспокоиться!.. И ты, - упрекнул он мать, - лезешь со своим стоном не в пору, поесть не дашь человеку!

Уже когда легли спать, дед Денис проговорил впотьмах с печи:

- Этого старого Корча аж затрясло, когда ты говорил.

Если б смог - разорвал бы! Не попадайся теперь ему или Евхиму. Но ты, тем часом, не бойся! Не очень-то и поддаваться нужно! И никому уступать не следует! Никто за тебя не заступится, если сам не заступишься! Так пускай, тем часом, знают, что и у тебя зубы есть!

Помолчал немного, поворочался: видно, жгла печь. Будто читая мысли Василя, посоветовал:

- И завтра, тем часом, не зевай. Как будут делить, скажи - лишь бы какой земли нам не надо! Требуй, чтоб полюдски наделили! Не уступай, одним словом! Не уступай!

2

Василь проснулся рано, до первых петухов. В хате все еще спали, и только Володька на печи что-то бормотал во сне. Это бормотанье) видимо, и разбудило Василя. Он уж готов был снова задремать, но в сонливую .беззаботность его вдруг ворвалась тревога-воспоминание: сегодня! Сегодня должно начаться!..

Едва дошел до него смысл того, что случилось вчера, покоя будто и не бывало. Вспомнились споры на собрании, опасение, что отложат передел, опять закружились, обожгли горячие слова, которые вырвались у него. Опять будто говорил, кричал, нападал на тех, кто осторожностью, боязливостью чуть не сорвал передел земли, вступался за себя, за свои полдесятины. "Хорошо вам говорить, если есть с чего прокормиться: вдоволь земли, и какой, - что ни бросишь в нее, всегда что-то вырастет! А как мне, на одном песке, на пустоте этой? Как?" С этими мыслями-обидами переплетались напоминания об угрозах Маслака, но и теперь страху не поддавался. "Сами пусть не очень вылезают, если хотят целыми быть, змеи болотные!"