Люди как птицы - [9]

Грянули аплодисменты.

Попросил слова писатель Алёшин:

— А мне нравится эта картина! Она отражает идеал женщины. Тот идеал — очаровательной и одновременной сильной женщины, который так нужен новому обществу. А без идеалов общество не построишь!

Слова писателя понравились, даже кто-то крикнул «браво!»

После аплодисментов Алёшину вся толпа двинулась дальше.

***

Торжественный ужин состоялся поздним вечером на даче Штенберга.

Зал заливал свет хрустальных люстр. Блестели инструменты музыкантов — был приглашён джаз — банд Александра Цфасмана, порадовавший джазовыми транскрипциями сочинений композиторов-классиков, блюзами и спиричуэлс. Тогда всё это было новым и воспринималось как нечто необычное и полузапретное.

Все ожидали приезда великого начальства. И оно прибыло — в виде серьёзного, с бледным лицом и плотно сжатыми губами товарища Барабанова. Он был в кителе, галифе, в кожаных коричневых крагах. Шёл под руку с женой, которая была известным искусствоведом и даже произнесла краткую речь.

За Барабановым катился его помощник — бесцветный кругленький мужчинка в костюме и шляпе, с большим кожаным портфелем в руке.

Когда все уже были за столом, прибыл и немного опоздавший гость — высокопоставленный работник ОГПУ Глеб Боков.

Его худощавое и аскетичное лицо с чуть удлинённым носом чем-то импонировало, резко выделяясь на фоне остальных лиц. Сразу стало понятно- то, что таится внутри этого необычного человека, не удастся узнать никому! Он был закрыт полностью, со всех сторон. Максим говорил о нём как о человеке интеллигентном, знатоке музыки и живописи, предельно честном, который отказывался от всех привилегий своего положения: дач, курортов, автомобиля и прочего.

При Бокове сидевшие сразу притихли. Не подав никому руки, магнетически блистая глазами, с лёгкой улыбкой на устах, Боков обводил внимательным взглядом присутствующих. На мне он остановился, на мгновение задержав взгляд, улыбнулся чуть сильнее.

Я поневоле наблюдала за ним. На вид это был очень скромный, вежливый и тихий человек. Боков не принимал участия в шумном застолье, просто внимательно слушал, крайне редко вставляя фразы, стараясь никому не мешать и не стеснять. Просто сидел, забросив ногу на ногу, пил вино да много курил, скручивая папиросы из какой-то жёлтой бумаги.

Героем вечера неожиданно стал поэт Жора Аггелов. По распоряжению Бокова его впустили и разрешили прочесть стихотворение. Внезапно Жора подошёл ко мне, немного стесняясь, взял за руку, ввёл в круг гостей и объявил, что сочинил это стихотворение и посвятил его мне — «блистательной и очаровательной богине».

У меня до сих пор хранится мятый листок из его блокнота со стихотворением, прочитанным в тот памятный вечер:

Не успели высохнуть слезы

Наших острых, нелепых обид,

Но любовь нашу верно хранит,

Тот обряд, что под именем Розы.

Лепестки кораблями застыли,

В озерце голубеет вода.

В наших пальцах янтарь и слюда,

И стихи, чтобы ссоры остыли.

В водной глади зеркально мерцает

Нагота наших искренних тел.

И кто верен из нас, а кто смел,

Скажут духи, что в небе летают.

Цепь тех духов волной замирает,

Над водою лучами блестит…

Ты в покое, и я не сердит,

Венцом роз духи нас награждают.

И слюда обернется в союз,

Янтарем светит ярко корона,

Ты, сияя, садишься у трона.

Вишни губ твоих пробую вкус.

И блистает корона на мне,

На тебе паутинкою платье.

Наши души закружат в объятиях,

Наши чувства пылают в огне!

И на ложе из диких цветов,

От любви мы получим награду.

Грудь твоя, словно гроздь винограда,

Мое тело — из крепких стволов…

И с улыбкою глядя нам вслед,

Нимфы оды нам пели лесные,

Богов древних глаза голубые

Нас хранили от страхов и бед.

И Жора широко улыбнулся.

Я пожала благодарно руку и поцеловала поэта в щёку. Тряс ему руку и Максим:

— Ну, Жорка, ну удивил!

Пока Максим был занят разговорами с коллегами, я вышла подышать в парк, окружающий дачу.

Вечер выдался прохладный, с задувавшим ветром, который сыпал листьями, опадавшими на порыжелую траву. Как только я взялась за холодную мокрую ветку, чтобы сорвать красивый лист, как меня кто-то окликнул. Оказывается, на алее стоял и курил Михаил Булатов.

Он сжал мои руки, как бы приветствуя меня и сказал:

— Замёрзните. Вы таком в лёгком платье… Надо возвращаться.

— Да у меня голова гудит. Я уже устала от застолья, вообще, не очень всё это люблю. Если бы не Максим — давно бы ушла. Хочется поддержать его…

— Да, Максим Ковалевич — славный парень, один из немногих оставшихся независимых художников, — как-то тихо, будто себе под нос, произнёс писатель.

— А остальные что, уже не свободны? — удивилась я.

Булатов тяжело вздохнул, швырнул окурок в урну, поправил причёску и оглянулся. Аллея была пуста.

— Ну, будем откровенны и без церемоний. Большинство тех, кого вы видите, уже подписали договор, — сказал он чуть дрогнувшим голосом.

— Договор с кем?

— С Сублицким…

— Это один из заместителей комиссара? Но ведь есть же сам Барабанов…

— Барабанов ничего не решает. Ты получаешь зелёный свет, когда подписываешь договор с Сублицким, продаёшься новой власти. Да, милая Гера, это уже и не та власть, что пришла в семнадцатом. Происходит «тихий переворот». Предскажу, что тех, кто начинал революцию, вскоре вырежут всех, без остатка, либо же отодвинут на задворки… Те, кто хочет остаться у кормушки, у руля, жить и работать — подпишут договор. И их души будут у Сублицкого!