Люди как птицы - [35]

Глаза стали мокрыми от волнения.

Собравшись с духом, я знаком подозвала к себе дежурную по залу, указав на оба полотна, спросила:

— Скажите, пожалуйста, а что подробнее известно об этих картинах?

Девушка обрадовано ответила:

— Это работы художника Максима Ковалевича. Его можно назвать представителем молодого советского искусства…

Она ещё долго говорила, подчёркивая особенности стиля, манеры… Я кивала, почти не слушая. Дождавшись паузы, решилась задать главный вопрос:

— А как сложилась судьба художника?

Девушка полистала брошюрку.

— Вот, судя по помещённой здесь информации, художник недолго прожил. Он скончался в 1929 году…Больше ничего о нём, увы, нет.

Скончался… Ничего о нём нет! Я сухо поблагодарила и медленными шагами побрела к выходу, еле сдерживая слёзы.

Сидя на скамейке, я долго вспоминала наши лучшие с Максимом дни. Спрятав в карман мокрый платочек, я пошла к трамвайной остановке.

Дорожки кладбища были усеяны листьями, а могилы заросли серой мрачной травой.

Я с трудом разыскала могилу Юлия Валерьевича Братуся, который после гибели родителей вырастил и воспитал меня. Помог мне смотритель, у которого оказался план всего кладбища. Пришлось прорубаться сквозь заросли кустов сирени, которых наросло слишком много.

Табличка на могиле сорвана, крест покосился, вся она засыпана листьями и ветками. Попросив у гробовщика грабли и лопату, я принялась за чистку могилы. Потом у ржавого крана помыла руки и сидела, дуя на волдыри. Заплатив гробовщику за новую табличку, почувствовав, что голодна, как волчица, я побрела к выходу.

Я решила наведаться в знакомый ресторан. Полистав меню и заказав блюдо, я глядела по сторонам, узнавая и не узнавая то место, куда впервые, ухаживая за мной, пригласил меня Максим, и где я познакомилась с писателем Булатовым. Теперь, после ремонта, этот зал мне казался не совсем знакомым, привычным и не таким уютным, как раньше. Посетителей было немного, оркестра не было.

Ожидая заказ, я скользила взглядом по сторонам, переживая эпизоды минувших дней, когда мой взгляд остановился на полноватом, уже пожилом мужчине невысокого роста, одиноко сидевшим за столиком в углу зала. Он только что поставил маленькую рюмку на стол, потом отпил из большой чашки. Отодвинув чашку, он угрюмо посмотрел на пустую тарелку перед собой и резко склонил над нею голову. Собою он напоминал нахохлившуюся старую и больную птицу. На нём был видавший виды, потёртый тёмный пиджак и галстук.

Я глядела на него и перед моим взором появился стадион, заполненный болельщиками, и этот же коренастый большеголовый крепыш в спортивном, ещё совсем молодой — ловко подаёт мяч.

Огненно-рыжий официант с весёлыми глазами принёс мой заказ, и я спросила его о человеке за столиком.

Он немного поморщился:

— А, так…Литератор… Когда-то известный. Часто заходит, ищет знакомых, поклонников его таланта, чтобы угостили. Много пьёт…

— Пожалуйста, отправьте ему от моего имени рюмку коньяку, а на закуску бутерброд с икрой.

— Будет сделано, — покорно сказал рыжий официант. — Простите, от чьего имени?

— Скажете, от давней знакомой Геры.

— Отлично-с.

Через пять минут официант отнёс заказ. Маленький человечек удивлённо поднял голову, посмотрел в указанном официантом направлении, никак особенно не реагируя.

Мы обменялись кивками на расстоянии. Вдруг я заметила, как он, неловко встаёт, чуть не опрокидывая стул, одним жестом руки проводит по щёточке усов, другим поправляет назад седые волосы, берёт коричневую рюмку и тарелку и маленькими шажками идёт ко мне.

Теперь, когда он был рядом, я окончательно уверилась, что не ошиблась.

Он чопорно и кратко представился, разглядывая меня, наклонив голову:

— Алёшин. Писатель. С кем имею честь? Вы моя поклонница?

Говорил он хрипловатым, севшим голосом.

— В какой-то мере да, Георгий Кристианович. Меня зовут Гера. А вы, получается, совсем забыли меня? Вспомните двадцать восьмой год, выставку молодых художников, картину «Гера» Максима Ковалевича.

— Вы позволите присесть? — спросил он.

Я кивнула, и он сел грузно, мешковато. Устроившись поудобнее, заговорил:

— Двадцать восьмой год. Замечательно! Как давно это было! Какое было время! Золото!

Он внимательно посмотрел на меня и выставил вперёд палец.

— Подождите… Вы — Гера… Припоминаю… Муза Ковалевича Максима, художника.

Я кивнула, улыбаясь, и добавила:

— Мы с вами после футбола в пивной познакомились. Я была с Максимом. А вы были в новеньком костюме, с цветком в петлице. Ели раков, пили пиво… Вы ещё спросили, какое моё любимое произведение. И я назвала вашу сказку.

Алёшин махнул рукой и сказал резко:

— А, сказку… Это не самое лучшее, что я написал…. Но её издают, ставят на сцене до сих пор… До сих пор…

Он, опустив голову, задумался, а я сказала:

— Но у вас есть и другие замечательные произведения… А сейчас вы чем заняты?

Он посмотрел на меня блеклыми глазами, откинулся на спинку стула и произнёс:

— Я работаю… Я много работаю… Смотрите…

Он вынул из кармана пиджака блокнот, весь испещренный записями.

Бросил его на стол.

— О, готовите новый роман? — восторженно спросила я, листая механически блокнот.

— Какой роман? Никаких романов, вообще никакой беллетристики. Это новая проза! Это свободная проза… Это заметки, которые я делаю ежедневно… Да, каждый день! Ни дня без строчки — таков мой девиз! Сюжет не так важен. Я начинаю, например, с того, что пошёл дождь… И я оказался с девушкой в подворотне. Или, вспоминаю о вчерашнем походе на стадион. И это воспоминание потянет за собою цепочкой, подобные картины из детства… Или вот, зоопарк… Тоже ведь интересное место для описания… Вот так и тружусь! Жаль только, что вот, болею… А что поделаешь, жизнь к концу идёт!