Люди и бультерьеры - [37]

Я хорошо помнила и этого врача — худощавого и симпатичного. В тот момент, когда Игнатьев, толкнув ногой дверь, вошел в кабинет, он как раз ставил клизму крошечной, истошно голосящей собачонке. И доктор, и хозяйка собачки испуганно обернулись.

— Рустик, вот пациента тебе принес. Спасай! — тяжело дыша сказал Игнатьев.

— Привет, Олег Иваныч! Опять с боев? — улыбнулся Рустик и, встретившись глазами со мной, улыбнулся и мне тоже. Мы узнали друг друга.

— С боев, е-мое… Вот, ее собака, этой милой девушки. Этот пес должен жить, Рустик, слышь?

— Рустем, пожалуйста, сделайте что-нибудь! — взмолилась я.

— Неси его, Олег Иваныч, в операционную! — сказал Рустик и аккуратно вытащил клизму из пучеглазой собачонки. И снова улыбнулся мне:

— Да не волнуйтесь, все будет хорошо! Это обычное дело. Надеюсь, что вы не опоздали.

Распластанный на железном столе под яркой лампой, Крис казался маленьким и беззащитным. Я вытирала слезы, которые все лились и лились из глаз. Медсестра принесла капельницу, и они с Рустемом склонились над Крисом. Этого я уже вынести не могла.

— Я в коридоре подожду…

Обессиленная, я присела на жесткую скамейку. Вдруг страшная дремота навалилась на меня. Мне хотелось одного — забыться и уснуть. Я прислонилась к холодной стене, закрыла глаза. Игнатьев вышел за мной следом, сел рядом.

— Ну что же ты, Янка. Мучаешься. Прислонись ко мне, поспи хоть немного, — тихо сказал он и чуть приобнял меня.

В его голосе было столько необычной, непонятной нежности! Не открывая глаз, я послушно положила голову на его плечо. И стало вдруг мне так уютно, так тепло, так сладко. Никогда в жизни не чувствовала я себя такой маленькой, такой хрупкой и такой защищенной от всех напастей и бед. Я засыпала, и мне казалось, что я лежу в теплой и мягкой берлоге, а вокруг воет и беснуется пурга…

Он долго смотрел на ее бледное усталое лицо, на тяжелые выпуклые веки с темными ресницами, на чуть потрескавшиеся как у девочки-подростка губы и боялся пошевелиться, чтобы не разбудить ее. Он думал с радостным удивлением, что она совсем непохожа на тех женщин, с которыми он общался всю свою жизнь. Она непохожа ни на его капризную и ревнивую жену, ни на его взбалмошных, холеных, самовлюбленных подружек, которые тратили его деньги с кокетливой легкостью. И с такой же легкостью отдавались ему. Ему и в голову не приходило, что бывает и по-другому. В Театре Новой Моды, где он часто бывал, куда частенько подкидывал деньги, он мог выбрать себе любую девочку. Самую шикарную, самую длинноногую. Ему не отказывал никто. Они, эти его девочки, все были похожи. Не только красотой. Они все любили красивые шмотки, хорошие гостиницы и рестораны, шубки и манто, спортивные машины и поездки на Канары или в Египет. Его дело мало интересовало их. Равно как и политика. В их милых пустых головках гулял ветер. И в какой-то момент все это стало его утомлять. Ему становилось все скучнее и скучнее. Уж лучше работать. Хоть смысл какой-то есть. Последняя его подружка Лиза, фотомоделька из рекламного агентства, уже начала обижаться на него. Дулась она до тех пор, пока он не подарил ей песцовый полушубок…

Больше всего ему хотелось сейчас погладить рыжие пушистые волосы Яны… Но он не решился.

Из операционной вышел Рустем, устало вытирая руки чистым полотенцем. Я тут же проснулась и сразу отшатнулась от Игнатьева.

— Мы поставили ему капельницу. Я сделал все, что мог. Он сильный парень, он должен выжить. Этот час все решит.

Я взглянула на окно, за которым сгущались сумерки.

— Мне позвонить надо… Где у вас тут можно позвонить?

— Да вы пройдите в мой кабинет, Олег Иваныч! Не сидеть же вам в коридоре! Пошли!

— Может, я отвезу тебя домой? — спросил Игнатьев.

— Нет, я не оставлю Криса. Мы вместе поедем. Если он выживет…

Позвонив домой, я наткнулась лишь на встревоженную маму, которая пришла посидеть с сыном. Фарит снова неожиданно сорвался в командировку.

— А знаешь, мне жрать хочется! — весело сказал Игнатьев. — Я сбегаю в маркет, принесу чего… Ты не против?

— Не против, — улыбнулась я устало.

И вот мы сидели друг напротив друга за обшарпанным столом, на который были щедро навалены деликатесы, которые при всем желании мы вдвоем никогда бы не одолели. После стакана белого французского вина я успокоилась. Я почувствовала вдруг, что Крис обязательно выживет, что он просто не может умереть. И вновь вернулось ко мне то ощущение полной защищенности, которое я испытала, прислонившись к плечу Игнатьева. Мне не хотелось отрывать взгляда от его серо-синих глаз. Мне не хотелось больше внутренне противиться ясной и простой мысли. А мысль была одна-единственная, она бродила по моему телу, как затаенная молния: «Я хочу тебя! Если бы ты только знал, как я хочу тебя…»

— Ты любишь деньги, Олег? Зачем тебе все это? Власть, богатство… Мне просто интересно, — спросила я, чтобы хоть как-то приглушить свою навязчивую мысль.

Он вздохнул и улыбнулся:

— Ты не поверишь, я их ненавижу. Весь наш мир устроен только им в угоду. Мы все несвободны, мы рабы этих денег.

— Какая же я раба, если этих денег у меня нет?! А вся эта нищая страна!

— Нищета — это такое же рабство, та же зависимость от денег. А я… Я просто очень люблю эту страну и этот народ. Я знаю, что нужно сделать, чтобы страна снова зажила, закипела, чтобы у людей была работа, было какое-то будущее. Вот и полез в это дерьмо — в политику.