I. СЛУЧАЙНОСТЬ, ИМЕВШАЯ ПРОДОЛЖЕНИЕ
Стоял на исходе апрель, но уже было по-летнему жарко и пыльно. В зоопарке, обычно тихом и позабытом в холодное время года, сразу стало многолюдно. На затхло-зеленом пруду шумели утки и гуси, в летнем вольере рыдали павлины, квохтали фазаны и куропатки. Заглушая остальные звуки, на весь зоопарк вдруг рокочуще вздыхал старый темногривый лев, и тогда на какой-то миг воцарялась тишина, но потом снова взрывалась какофонией звериных и птичьих голосов. К полудню солнце становилось нестерпимо жарким, и животных окутывала дремота. Одни прятались в тени, другие забирались в воду. И только слониха Эльза стояла на солнцепеке, механически, от нестерпимой скуки покачивая замшелой головой. Хобот ее болтался в разные стороны, как маятник.
В маленькой темной клетке с толстыми железными прутьями уже с десяток лет жила пара волков. Хотя у многих обитателей зоопарка были имена, волки почему-то так и остались безымянными. Волчица казалась совсем молодой, — она была худая, рыжеватая, высокая, с чуть косящими ярко-желтыми глазами. Волк был крупный, с тяжелой головой и тоже очень худой и плоский, как стиральная доска. Длинная светлая грива закрывала его шею, и каждую весну во время линьки на ней подолгу висели безобразные клоки шерсти. Он прихрамывал на обе задние лапы, и когда, вихляя, начинал ходить по клетке, то становился похож на инвалида, разбитого параличом. В молодости волку удалось однажды убежать из клетки. Но преодолеть высокий каменный забор, которым был огорожен весь зоопарк, он так и не сумел. Утром его поймали, снова загнали в клетку и долго били железным прутом. После этого он стал постоянно подволакивать задние лапы.
Волчица была очень привязана к нему, и он отвечал ей самой нежной и мужественной любовью, на какую только был способен. Они часто играли друг с другом, как щенки, и волчица всегда успевала нежно лизнуть его в нос. Волк редко сердился на нее, но если это случалось, то становился свирепым и страшным: шерсть его подымалась дыбом, он морщил губы, открывая огромные, загнутые, как сабли, желтые клыки. А волчица тут же падала по-щенячьи на спину и подымала вверх лапы в знак своей полнейшей покорности.
Но чаще всего волки лежали и дремали, не обращая внимания на людей, и просыпались лишь тогда, когда рабочие начинали развозить мясо. Знакомое поскрипывание тележки с мясом они улавливали мгновенно и преображались, — прыгали на сетку, махая хвостами и поскуливая от нетерпения.
Каждую весну, в апреле или мае, волчица приносила детенышей. Но только один раз за всю жизнь ей удалось выкормить своих волчат, — она была счастлива в то лето… Потом ее детей подросших и крепких, продали в цирк. Она-то, конечно, этого не знала, но как больно, как тоскливо ей было тогда! Будоража весь зоопарк, она выла днями и ночами, и ей подвывал волк. Но еще страшнее было тогда, когда ее детеныши пропадали в тот же день, в который они появлялись на свет. Еще мокрые, необлизанные ею, они успевали только припасть к ее разбухшим соскам, как приходили люди, длинными железными палками выгоняли волков в соседнюю клетку и забирали всех волчат. Она выла, рычала, грызла в ярости сетку, но что она могла?! После того, как уносили ее детенышей, волчица лежала целыми днями не двигаясь, как мертвая, ничего не ела, ничего не ощущала, кроме изнуряющей боли в груди, переполненной молоком. Но шло время, она постепенно оживала, будто и забывала о волчатах, снова начинала играть с волком, и ласкала его порой так нежно, как ласкала бы своих исчезнувших детей.
В этот жаркий апрельский день волчица забеспокоилась с самого утра. Она забралась в темный угол, безуспешно поскребла когтями дощатый пол и затихла, настороженно прислушиваясь к привычному шуму зоопарка. Хромой волк, переживая за подругу, ходил из угла в угол.
На этот раз волчица родила четырех волчат. Два крошечных будущих волка и две маленькие волчицы, кряхтя и попискивая, сгрудились у ее живота, а она лизала каждого по очереди, захлебываясь от нежности и любви. На какое-то время она совершенно забыла и о клетке, и о людях, но потом вдруг к ней пришла мучительная, изматывающая тревога. Она затаилась, прикрыв собой волчат, мелко задрожала, вслушиваясь в каждый звук, готовая скорее умереть, чем отдать своих детенышей людям. Но то был воскресный вечер, и никто не заглянул к волкам. И ночь, целую ночь она была вместе со своими детьми. Ночь была блаженством, какого она не помнила за всю свою жизнь.
Но утром, когда сквозь щели ее конуры просочилось солнце, пришли люди. Она поняла это сразу. Она услышала свирепое рычание волка и его визг, когда по больным лапам ударили железным прутом, чтобы выгнать его в другую клетку. Детеныши спали, насытившись молоком, ни о чем не подозревая. Волчицу обуял ужас, она выскочила из своего убежища, с ненавистью схватила зубами железный прут, но тут же получила удар по голове и шарахнулась в открытую дверцу соседней клетки. Дверца захлопнулась, волки оказались запертыми, и снова как и в прошлом, и позапрошлом году, повторился тот же кошмар: люди одного за другим положили волчат в мешок и унесли.