Люди и боги. Избранные произведения - [27]
Матис, лежа на кровати, прислушивается и смеется.
— Возьми ее, — возьми! — слышится голос Ошера Быка.
— Вот так, держи!
— Ха-ха! Крепко держи, не отпускай!
— Веди ее под венец!
— Ха-ха!..
Матис встает, подходит к окну и смотрит. Камиза держит разряженную девицу под руку и не отпускает. Девушка вырывается изо всех сил, но он держит крепко, и парни хохочут.
Матис смотрит и тоже смеется. Он чувствует себя выспавшимся, он немного возбужден, сам не зная почему. Входит в соседнюю комнату.
На накрытом столе в вазе лежат два апельсина. Рохеле о чем-то разговаривает с братом, который сидит спиной к Матису и не видит его.
— Как поживаешь, Мотя? — говорит Матис и по-свойски хлопает его по спине.
Шурин оборачивается и смотрит на Матиса с удивлением и озлобленно.
Рохеле тут же идет в соседнюю комнату и делает Матису знак пальцем. Матис идет за ней следом.
— Матис, — говорит она, — это некрасиво хлопать по спине. Это пристало «им», а не тебе…
Оба возвращаются. Шурин полусердито и немного свысока пьет из бокала и говорит с Рохеле, не глядя на Матиса.
Матис вышел из дому.
Солнце пригревает, на улице чисто подметено. Парни сидят на скамье и шутят. Напяливают один другому шапку на глаза… Прислуги в субботних платьях гуляют по улице, а молодые люди к тем, кого можно задеть, подсылают Камизу, а кого задеть нельзя, пропускают мимо и смеются издали.
Матис подошел и сел на скамью.
— Черт бы побрал поганую твою рожу! — крикнул Шлема-Ангел другому парню, не заметив Матиса.
Парень тут же ткнул Шлему пальцем. Шлема обернулся, увидел Матиса и застеснялся.
— С субботой вас! — сказал он, приподнявшись с места, сел чуть подальше и поправил шапку на голове.
— С субботой!
Парни притихли.
Девушки по-прежнему ходили взад и вперед, но никто ни слова не произнес. Камиза спрятался в уголок у стены. Солнце светит, все кругом оживленно, но парни замерли. Шлема-Ангел склонил голову на руку и о чем-то задумался.
— Ну, Ангел, чего молчишь? — вдруг проговорил Матис и хлопнул его по коленке.
— О, хозяин! — сказал парень, отодвинулся, потер колено и, скривив лицо, как-то странно усмехнулся.
Парни молчали. Из уважения к хозяину. Тишина придавила всех.
Матис поднялся и вошел в дом.
— Камиза! Фуфыря идет! — услышал он за собою голос Шлемы-Ангела.
Самая прекрасная моя любовь
Пер. М. Шамбадал
Однажды мы, трое друзей, сидели и говорили о прошлых днях своих. Мы были не так еще стары. Все вместе мы еще не достигли солидного возраста столетнего патриарха. Конечно, естественнее было бы говорить о будущем, но наш товарищ Иося-Бюстник очень любил беседовать о прожитых днях, и каждый эпизод своего прошлого он считал исторически важным и чрезвычайно полезным для будущего биографа, который задастся целью характеризовать его, Иоси, личность и деятельность.
Иося-Бюстник был скульптором. В его мастерской мы и собрались: я и наш друг Гринберг (я — писатель, Гринберг — художник). Но о нас разговор впереди, а пока — о Бюстнике. «Бюстником» его прозвали за то, что он питал страстную любовь к благородным очертаниям женского бюста. В женщине он прежде всего видел линию бюста. По этой линии скульптор мог судить о поэтической красоте бюста и лепить фигуру женщины. Встретив, бывало, на улице красивую женщину, Иося неотступно следовал за ней, изучая ее фигуру, линии бюста. При этом он двигал руками, что-то мял и гладил, словно пытался изваять фигуру из воздуха. Людям он казался помешанным, и не раз за такие «художества» наш Бюстник получал оплеухи от мужа или друга привлекшей его внимание женщины. Но это к делу не относится.
Сам Бюстник считал себя сердцеедом, неотразимым мужчиной, по которому все женщины сохнут. Маленький, с коротким искривленным носиком, с заросшим лицом, с черными маленькими бегающими глазками, этот «красавец» всегда говорил только о женщинах, сердца которых он, «злодей», походя разбивал на улице, средь бела дня, оставлял их сраженной, а сам шел дальше — пленять новые сердца.
Вот и сейчас он навел нас на разговор о любви, потому что голодными были все трое, а денег не было (впрочем, Бюстник и я подозревали, что Гринберг таскает на груди своей мешочек с деньгами: это был хитрый малый!). Бюстник рассказывал о своих приключениях и при этом показывал вылепленные головки женщин, сердца которых он якобы покорил. Мы сидели и терпеливо выслушивали его россказни. Бюстник повествовал с видом генерала, рассказывающего о своих действиях на бранном поле. При этом он вытягивал свои кривые ноги, расправлял усы и поглядывал так, будто хотел сказать: «Сохраните это в своей памяти, вам пригодится!» И глупая роль, которую он разыгрывал, нас забавляла.
Однако в конце концов это нам наскучило и мы подумывали приняться за художника — заставить его расстегнуть жилетку и раскошелиться…
Гринберг родился в маленьком польском городишке и воспитывался у скупых и хитрых родителей. С детства он очень любил природу и еще мальчиком украдкой выбирался за город и рисовал. Однажды его заметил местный граф и отправил на свой счет в большой город, в Академию художеств. Здесь он получал от графа пятьдесят рублей в месяц на жизнь…
Вот уже четыре года, как все мы — молодые художники, писатели и актеры — жили в большом городе. Собирались мы в одном кафе, питались в кредит, делились друг с другом, одалживали у товарищей — кто рубаху, кто пару башмаков, кто пиджак. Он же, Гринберг, был единственным среди нас «практическим» человеком, который никому не давал взаймы и ничего ни у кого не одалживал. Он был хитрее и тайком от других приторговывал своими деньгами… Но стоило ему увидеть в окно полосу света, павшую на траву из-за деревьев, или светлое облачко, показавшееся на небе, или воду, сверкнувшую под солнцем, как он тут же забывал обо всем, хватал холст и кисти и бежал запечатлеть увиденное. Так иной раз художник побеждал в нем хитрого коммерсанта, привезенного из местечка.
