Люди и боги. Избранные произведения - [133]

Потом он беседовал с Бухгольцем, расспрашивал, где он учился… Узнав, что Бухгольц, собственно, не посещал до этих пор никакой художественной школы, только учился недолго рисованию в вечерней школе еврейского просветительного учреждения, мистер Дэйвис снова обратился к пожилой леди:

— Немного Европы — Рима, Парижа — вот все, что этому молодому человеку нужно… Ему необходимо повидать, что другие сделали до него, — пусть ему всякий раз не кажется, что он открывает Америку. — Мистер Дэйвис дружески улыбался Бухгольцу.

— А что вы думаете о выставке этих его вещей? — мисс Фойрстер спросила мистера Дэйвиса так, как спрашивают врача о больном.

— Конечно, эти вещи — художественные произведения, особенно фигура девушки… Хотя в мужестве и вере у него недостатка нет, у него их, пожалуй, избыток… Немного больше сомнений, молодой человек! — обратился он к Бухгольцу. — Надо только, чтобы выставка не вскружила ему голову, — добродушно предостерег он Бухгольца.

Гости весьма сердечно распрощались с Бухгольцем и Двойрой. Пожилая леди с так рано загоревшим под солнцем лицом пожелала Бухгольцу счастья и, прощаясь, сказала ему, что «он должен быть благодарен мистеру Дэйвису за его добрые советы» и что «они подумают над тем, что можно для него сделать». Мистер Дэйвис тепло пожал ему руку и сказал:

— Америку еще предстоит открыть, ты в этом убедишься в Риме, в Флоренции, в Париже.

Бухгольц не понимал, что он имеет в виду. Но мисс Фойрстер, прощаясь с Двойрой, очень сердечно обняла ее и радостно шепнула на ухо:

— Плохие семь лет миновали, маленькая Двойра, теперь начинаются хорошие семь…

Через несколько дней мисс Фойрстер принесла радостную весть. Посетившей их леди, известной благотворительнице в Ист-Сайде, по рекомендации знаменитого критика-искусствоведа мистера Дэйвиса удалось получить для Бухгольца у знакомого еврея-филантропа, покровительствующего развитию искусства в Нью-Йорке, стипендию в пять тысяч долларов на двухгодичную поездку в Европу («Чтобы могла поехать и маленькая Двойра», — добавила она с радостью). Мистер Дэйвис заинтересовал также выдающуюся художественную галерею на Пятой авеню, и там будет устроена выставка работ Бухгольца. И все это — благодаря статье Григория в газете. Мисс Изабелл со всем воодушевлением энтузиаста рассказывала подробно, как сначала при помощи статьи Григория удалось разыскать представителя общественной благотворительности, как этот «общественный деятель» нашел миллионера, как этот миллионер направил к Бухгольцу мистера Дэйвиса, чтобы тот высказал свое мнение о скульптуре. Результатом всего этого явилось письмо мистера Дэйвиса и леди к мисс Фойрстер, в котором они просят ее сообщить Бухгольцу об успешности их усилий.

— А теперь, моя маленькая Двойра, хватит с тебя фабрики, конец поискам работы и всяким другим волнениям. Вам предстоит теперь Европа, Рим, Флоренция, Париж… В Париже — с тем, кого любишь! Ну, нравится это тебе? — радостная, спрашивала она Двойру.

Двойра не отвечала. Ее охватила какая-то непонятная грусть, и она молчала.

— Ты молчишь? — недоумевала мисс Изабелл.

— Не знаю, — ответила Двойра. — Я понимаю, что это большое счастье для Бухгольца, но меня это не радует, мисс… Меня это почему-то печалит…

— Почему?

— Я хотела бы, чтобы все пришло иным образом… Я совсем иначе все представляла себе, — говорила Двойра, — совсем иначе…

— Во всяком случае, Париж очень красив, и тебе понравится, — сказала мисс Фойрстер несколько раздосадованно.

— Я знаю, я так вам благодарна! Мы вам так многим обязаны. Вы для нас так много сделали! — Двойра, растроганная до слез, жала ей руки.

— Не беспокойся, из Парижа ты меня поблагодаришь! — сказала мисс Фойрстер и, надев жакет, покинула студию, как показалось Бухгольцу, немного холодно и обиженно.

— Почему ты это сделала? Почему? Почему? — взволнованно метался по комнате Бухгольц после ухода мисс Фойрстер.

— Не знаю, я так чувствовала, — оправдывалась Двойра, сознавая свою вину.

Бухгольцу все еще не верилось, что пришел «крупный выигрыш» (так назвал он свой успех), не потому, что сомневался в достоверности рассказа мисс Фойрстер. Все, что исходило из уст мисс Фойрстер, было для него святыней, уже само по себе одно то, что она здесь была и все это рассказала, что она интересуется им, думает о нем, — в его глазах сейчас имело большую ценность, чем этот самый «крупный выигрыш». Но, как всегда, что-нибудь непременно случится, сказал он себе, и все будет испорчено. Произойдет какая-нибудь беда.

— На мое несчастье потонут пароходы этого филантропа, и он станет нищим. Разве угадаешь? Вдруг среди ясного дня разразится война, землетрясение, и Нью-Йорк провалится в преисподнюю. Чтобы расстроить мое счастье, злой дух готов совершить любое — даже мировую катастрофу, только бы мне не выпала удача, — сказал он.

Но в одно прекрасное утро, в такое роскошное весеннее утро, когда приваливают великие удачи (как это описано в книгах), почта доставила ему конверт, а в нем чек на целых пятьсот долларов (Бухгольц не верил своим глазам), а еще в нем была записка секретаря филантропа, гласившая, «что деньги посланы ему на подготовку к путешествию». Кроме того, просили сообщить конторе, как ему желательно получать деньги — каждые три месяца или каждые полгода.