Люди города Ура - [116]

то обстоятельство, что от Западной Европы до Юго-Восточной Азии и даже за океаном существуют, например, земледельческие обряды (и обряды, связанные с восстановлением животного и человеческого плодородия), совершенно несомненным образом строящиеся именно по семантическим рядам, связывающим единичное (а тем более многократное) плотское совокупление с оплодотворением земли дождем и зерном, поддержанием размножения домашних животных и охотничьей добычи и с продолжением рода человеческого. В мифологическом плане речь идет о браке двух божеств, или героя-предка с богиней, или героини-родоначальницы с богом,[560] в обрядовом плане — о ритуальном действе, повторяющем этот брак сейчас. Тщетно этнограф — если бы он попал в древнюю Месопотамию — стал бы спрашивать действующих лиц и участников этой мистерии, считают ли они, что от брака бога и богини родится хлеб и т. п. Они ничего этого не считали, они просто действовали (даже рассказывание мифа есть магическое действие по семантическому ряду «имя явления — само явление»; тем более разыгрывание мифа), потому что так повелось от отцов и дедов, а без этого может для общины и страны воспоследовать дурное. Что именно? Конечно, засуха, низкий разлив рек, падеж скота, яловость коров и овец, бесплодие женщин (не только не будет в доме работников, но и некому будет подать холодной воды нам самим в нашем посмертном инобытии) — то, от чего зависят жизнь и смерть земледельческой месопотамской общины.[561]

Разумеется, были и другие важные бедствия, от которых нужно было оберегаться, и прежде всего война, истребление и порабощение жителей; затем, например, мор и поветрие; а странствующим купцам, например, нужно было, чтобы не разбились их ладьи, чтобы чужестранный царь или другие грабители не разгромили караван, не похитили грузов; крестьянам-беднякам — чтобы удалось расплатиться с кредитором и многое подобное. И на это были, конечно, свои мифы и ритуалы, но ни один из них не стоял вровень по важности, по эмоциональному охвату массы людей с сельскохозяйственными обрядами. Как сельскохозяйственное производство, построенное на ирригации земли речными водами, было основой вавилонского общества, так сельскохозяйственные мифы и обряды были основой вавилонского мироощущения и всей культовой идеологии.

Поэтому-то обряды священных браков — в широком смысле, вместе с сопутствующими им оргиями, процессиями, мистерией убиения бога и его оплакиванием, а затем ликованием по поводу его победы в той или иной форме[562] — занимали, по-видимому, центральное место в религиях Нижней Месопотамии III и большей части II тысячелетия до н. э., едва ли меньшее, чем культ мертвых (тоже связанный с земледелием) в долине Нила. Нужно, однако, учитывать, что обряды этого типа были, как правило, таинствами, мистериями и поэтому нашли непропорционально малое отражение в дошедших до нас текстах и изображениях (правда, и тех и других оказалось гораздо больше, чем еще недавно предполагалось). Лишь священный брак богини города Урука Инаны и Думузи, попав по ряду причин[563] в состав коронационного ритуала, отразился в довольно большом числе записанных в древности песнопений. Но, например, священный брак в том городе, который мы сейчас изучаем, в Уре, — брак между его главными общинными божествами Нанной (Наннаром, Сином) и Нингаль — был таинством, настолько покрытым до сих пор мраком, что некоторые исследователи даже сомневаются (однако напрасно) в самом его существовании. Хотя текстов и изображений и немного, но достаточно, чтобы убедиться, что миф о браке этих божеств действительно был и что соответствующий обряд в этом культе существовал.

Этот культ и возглавляла жрица-энтум, Эн-Анеду, дочь Кудурмабуга, в дом которой мы отважились войти.

IV

Итак, земледельческие культы, имевшие изложенное выше мифологическое обоснование, выражались, как всякий культ, в виде обрядов.

Обряд может быть и повседневным (например, богослужение). Однако «наивно-материалистическое» мировоззрение древних шумеров и аккадцев делало повседневные богослужебные обряды с современной точки зрения приземленными и скучными.

Твердым убеждением месопотамцев конца III — начала II тысячелетия до н. э. было, что боги создали людей, чтобы они их обслуживали и избавили от труда.[564] Поэтому богослужение было в собственном смысле обслуживанием бога; а так как бог мыслился отличным от человека только по своей мощи и потенциально большей способности вредить (что было едва ли не важнее, чем его способность оказывать милость), то и услуги ему должны были оказываться такие, как самому могущественному земляку и соплеменнику — вождю ли, военачальнику ли, царю ли и т. п. Это значит, что бога надо было кормить (за занавеской; неизбежные «объедки» шли на стол царю и жрецам) и при этом настолько обильнее, чем человека, насколько бог был могущественнее, надо было его одевать, умывать, укладывать спать и будить (если он не обладал способностью вечного бдения), устраивать ему торжественные выезды в гости к другим богам и т. д.

Все это делалось вполне наивно-натуралистически, но имелся еще и особый аспект взаимоотношений людей с божеством. Все-таки было очевидно, что статуи и символы богов, водруженные в храмах, — это не совсем то же, что сами боги, обитающие где-то в мировых просторах. Поэтому нужно было периодически производить обряды, которые заставляли бы бога вселиться в свой идол; о них мы знаем мало (это были наиболее тщательно сокрытые таинства), но, по-видимому, многочисленные жрецы, связанные с обрядами «очищения», и в частности жрецы-«помазатели» (шум. gudá, аккад.