Любящая дочь - [2]

— Послушайте, не исключено, что моя дочь задержится. Не вам мне объяснять, что у женщин хватает дел по дому. А, что, если тем временем я покажу вам что-нибудь из моих работ? Вы как на это смотрите? Просто, чтобы убить немного время… Дело в том, что я — художник. Впрочем, видимо, вы итак уже об этом догадались. И к тому же, вы производите впечатление весьма живого, интересующегося жизнью, юноши; не в пример нашей нынешней молодежи… Ну что, идет? — закончил он свою просьбу с мольбой в голосе.

Попробуй отказать кому-то в просьбе, когда у тебя нет иного выбора! Юноша вымолвил что-то нечленораздельно в знак согласия, и старик тут же, не мешкая, начал передавать ему некоторые свои работы.

Это были рисунки, выполненные гуашью, темперой, лишенные какой-либо оригинальности, т. е. страдающие явной академичностью. Обнаженные фигуры казались точной копией безликих и дешевых гипсовых фигур, которыми буквально забиты все художественные училища, и, с которых они, по всей видимости, и были списаны. Пейзажи были либо густо усеяны всевозможными предметами, либо представали в своих застывших, плоских формах. Женские головки украшали волнистые, уложенные по всем правилам парикмахерского искусства, пряди волос. Они обрамляли буквально пышущие здоровьем лица с пурпурными губами.

Одним словом во всех его трудах чётко прослеживалась жуткая меланхолия. И во всём ощущалось какое-то издевательство над здравым смыслом. Тем не менее, почти каждое из этих творений содержало в себе какой-нибудь неожиданный, оригинальный элемент, дававший повод для беспокойства. Иногда это было едва уловимое очарование, но и оно, как правило, не вписывалось в контекст сюжета, и, тем более, не было в состоянии выразить ход его мыслей. Так, например, в одной из работ на фоне открытой двери, ведущей в цветущий сад, отчетливо просматривалось, словно филигрань, весьма неопределенное существо в капюшоне.

— А это, что будет? — осмелился спросить юноша, совершенно не зная с чего начать разговор.

— Призраки на пороге дома — так называется эскиз, который вы сейчас рассматриваете… Это — чтобы вы лучше ориентировались.

Вы улавливаете смысл?

В углу одного из пейзажей, застывшего и весьма банального (со злаковыми полями, крестьянским домиком с кипарисом и извивающейся тропкой) была изображена маленькая черная фигурка, с развевающимися на ветру волосами.

— А тут, что у вас?

— Черт подери, да это же «знойный демон»! — воскликнул старик не то с изумлением, не то с сожалением по поводу недостаточной фантазии собеседника.

Короче говоря, через весь этот художественный хлам четкой нитью проходило (если так можно выразиться) одно единственное состояние: одиночество. Оно являлось результатом несбывшихся иллюзий, как осознанных так и не осознанных, многочисленных измен и разбитых надежд, не поддающихся какой-либо оценке.

Простите, вы не желали бы посмотреть работы посерьезнее? Как? — продолжил старик и тут же, не ожидая ответа, поднялся с кресла, включил дополнительный свет, и, бессистемно хватая полотна, отбывавшие наказание (то есть те, что были перевернуты лицевой стороной к стене), принялся судорожно закреплять их на одном из мольбертов. — Взгляните…

Это были самые разные полотна — желтые, зеленые, оранжевые, втиснутые в жгучую ядовитую палитру, и, выполненные с претензией на существование некой иллюзорной, абстрактной действительности, с повышенной экзальтацией каких-то особых атрибутов представленных на рисунках предметов. Это были краски, которые можно увидеть разве что в бреду или при сильнейшем ослеплении светом. И они не выдерживали никакой критики при сравнении (даже по самой минимальной мерке) с себе подобными.

— Ну, а теперь, — неожиданно вскричал старик, — скажите мне, пожалуйста: каким образом в моей ситуации можно привлечь внимание своих собратьев по кисти? Скажите мне это! О чем только не говорят и не дискутируют вокруг, но меня же ни одна собака даже не…

Добрый ли, злой был этот человек — я этого не знаю! Но это был художник, хотя и униженный, но преисполненный собственного достоинства. Может, даже самый большой неудачник из всех идеалистов, когда-либо живших на земле. Ошибочно или с полным на то основанием, но он считал себя незаслуженно обойденным вниманием (с чем он, кстати, никак не мог примириться, что само по себе является положительным фактом). Голос старика повысился, стал пронзительным, казалось, что он вот-вот расплачется… Как же так? Отчего всё это, если он полностью принес в жертву и свои силы, и бессонные ночи, и все свои надежды?

— Взгляните, также на это, прошу вас!

* * *

Между тем, юноша уже давно задавал себе один и тот же вопрос: «Но, где же его дочь?». И, как раз в тот момент, когда в голосе старика начали прослушиваться болезненные нотки, дверь отворилась и появилась девушка. Столь же изящная и грациозная, как и тогда, когда он увидал ее впервые, с высоко понятыми бровями и взглядом полным почти неземной нежности. Даже не взглянув на гостя, она сразу же обратилась к отцу:

— Успокойся, папа! К чему все это? Чем может помочь тебе этот синьор? К тому же, рано или поздно, но тебя обязательно оценят!