Любви все звания покорны. Военно-полевые романы - [43]

По сведениям, которые удалось собрать писателю В. Карпову, отец Симонич был «обрусевший серб. Имел титул графа, был предводителем дворянства в Польше, служил начальником царской контрразведки в Гельсингфорсе, расстрелян ВЧК в Сестрорецке в 1919 году. Мать – Симонич, урожденная Сульцина, казанская татарка, после расстрела мужа жила в Петрограде, где содержала кафе, в котором прислуживали ее дочери – Александра, Нина, Татьяна и Кира. В 1925 году в Киру влюбился и женился на ней богатый нэпман Ефим Абрамович Шапиро. Прожили они недолго – в 1928 году Шапиро был арестован и выслан в Сибирь. Кира поехала с мужем в ссылку и там родила сына Михаила. Летом 1929 года они вернулись из ссылки».

Валентина Кулик-Осипенко так описала В. Карпову новую жену отца: «Кира был не просто красивая, а очень красивая. И еще в ней была та самая изюминка, которая даже некрасивую женщину делает привлекательной. Вот такое в ней неотразимое сочетание получалось: красота и обаяние. (…) Мужчин как магнитом притягивала: артисты, писатели, музыканты и другие знаменитости вокруг нее постоянно кружили. Ей это нравилось. Любила быть в центре внимания».

Таким образом, и во второй раз Григорий Иванович Кулик выбрал не ту жену, которая должна была быть рядом с таким человеком, как он. С коммунистом, военачальником, крестьянским сыном, защищавшим революцию в Гражданскую войну.

«Поначалу его злило, что жена может, не сказавшись, уйти, косяком водила в дом незнакомых людей, – продолжают свой рассказ Л. Заика и В. Бобренев. – Тем более что компании были веселые, с музыкой, песнями, давали так, что стекла в окнах подрагивали.

А потом Кира до утра провожала гостей по домам, а он, просыпаясь с тяжелой головой лишь к обеду, с благодарностью пил чай или рассол из ее рук. Она же, если он не ночевал дома, бранилась крайне редко – понимала ситуацию правильно.

Свободный от обязательств друг перед другом образ жизни позволял Симонич не забывать и своего последнего (перед Куликом) мужа – некоего Шапиро, крупного нэпмана. Позднее окажется, что он был связан с иностранными разведками…

Отмечались и другие странности на этом отрезке жизни нашего героя. Например, тот факт, что оба брата Симонич вниманием органов правосудия не обделялись: и тот и другой были арестованы, получили сроки. Побывала в ссылке и ее мать. Вернувшись из мест весьма отдаленных, сумела выехать в Италию к другой дочери, да так там и осталась. Кому-то иному таких штрихов в биографии с избытком хватило бы для длительной изоляции от общества, “экскурсий” по этапам и лагерям ГУЛАГа, а Симонич продолжала ездить по военторговским базам, вводя в трепет их работников.

Не трогали и ее мужа. Нарком обороны Ворошилов несколько раз предлагал своему заму порвать с Симонич и ее семейством, но Кулик, как известно, был строптив.

Кире Ивановне нравилось жить на широкую ногу. Лучше многих она знала: произносимые с трибун и в тостах слова о государственных, общих интересах, которые выше личных, – всего лишь слова. Жили они тогда в доме по Большому Ржевскому переулку, на четвертом этаже. В том самом доме, где жил и застрелился заместитель наркома обороны – начальник Политуправления Красной Армии Я. Б. Гамарник. Хоть и была квартира Гамарника этажом выше и по всем архитектурным и строительным канонам должна была в точности копировать квартиру Кулика в смысле количества и расположения комнат, да не копировала. Кира Ивановна сумела направить крепкую хозяйственную хватку, недюжинную предприимчивость мужа, и он сделал из своего семейного очага уголок поистине райский как по размерам, так и по комфорту. Уж каким способом – неведомо, но объединил Кулик две квартиры в одну и стал обладателем восьми комнат… на троих».

К слову сказать, все телефонные разговоры второй жены Кулика давно прослушивались. Более того, еще до брака с Григорием Ивановичем за ней пристально следили, потому что она, по мнению чекистов, «вела свободный образ жизни и была знакома с иностранцами».

Тем не менее пока ее не трогали. Семья жила в свое удовольствие, сытно и безбедно, как минимум. Кулик уезжал на службу, и если не командировки, то весьма скоро возвращался обратно.

Доктор исторических наук, участник Великой Отечественной войны Ф. Д. Свердлов в своей книге про Жукова приводит такой пример, записанный со слов очевидца:

«В апреле 1939-го около двадцати командиров, воевавших в Испании, доставили в Москву. Они должны были принять присягу лично у заместителя Народного Комиссара Обороны СССР. Утром их построили в огромном кабинете, где все было огромно – и стол, и окно, и бронзовый прибор на письменном столе, предназначенный для выполнения канцелярских обрядов, и два бронзовых канделябра, стоявших по бокам письменного прибора, в которых когда-то, в средние века вкладывались свечи. Конечно, письменный стол был накрыт зеленым сукном.

Правее огромного письменного стола стоял одинокий маленький столик, покрытый красным простым материалом, а на нем стопка листов с текстом присяги. Маленький столик в стиле рококо сиротливо терялся среди окружавших его предметов в этом почему-то мрачном кабинете.