Любовный бред - [6]

“За то, что ты меня смешишь!” – хохотала Маша и щипала Мишу за толстый живот.

Впрочем, если честно, до красавицы Маша сильно не дотягивала. Больше всего она была похожа на одуванчик. Тоненькие ножки, тоненькая шейка и кудлатая белесая голова. И безбровое личико с крошечной кнопкой посередине. Прозрачные глазки в телячьих ресницах… Ну что еще? Да, попка, конечно, и крепенькие яблочки или даже маленькие дыньки-колхозницы под тесным свитерком. С этим, конечно, не поспоришь.

Как две абсолютно цельные и кристальные натуры, Маша и Миша немедленно зажили половой жизнью, поскольку сомнений в том, что они поженятся, было у них “ноль целых ноль десятых”. И девственности сливочной Маша лишилась так же легко и опрятно, как все, что делала.

На мехмат Миша не прошел по инвалидности, как говорится, пятого пункта. И Маша тогда забрала свои документы (из двадцати проходных она набрала небывалые 21 балл, так как комиссия, сраженная грациозным блеском ответа, влепила ей шестерку по устной математике). Миша тогда заплакал, потому что так его еще никто не любил. Даже бабушка.

Обе профессорские семьи – математическая Мишина и медицинская Машина

– сделали все, чтобы отмазать мальчика от армии. Но, имея на руках драгоценную справку о непроверяемой сезонной эпилепсии, Миша постеснялся ее предъявить и загремел по полной – в погранвойска на

Дальний Восток. Как ни странно, невзирая ни на пузо, ни на лысину, ни, что противоестественно, на прискорбную национальность, Мишу в полку, можно сказать, любили – как любили везде. Даже деды мучили первое время так, для проформы, без души и сердца. Даже старшина

Буртяк применял к нему издевательства общего, а не индивидуального характера, как можно было с полным основанием ожидать. Простые армейские сердца Мишка завоевал, во-первых, своим незлобивым весельем, а также беспримерными познаниями о китайцах. Вот эти косоглазые через речку – на поверку-то оказывались потрясающим народом: мужчины их не отличались от женщин, и с ними можно было спать, как с женщинами, а пытки были такие диковинные и страшные, даже Буртяку такое не снилось, и только недавно умер последний император, который перед смертью работал дворником, а очки они носили и писали на бумаге, когда предки Буртяка еще оправлялись у входа в пещеру и матерились знаками и невнятным рычанием.

Ребята жалели очень, когда Мишаню эти чудесные китайцы в ходе решения даманского конфликта ранили в легкое, и его комиссовали вчистую.

Маша ждала любимого, работая у папы в мединституте в прозекторской.

К лету Мишка поправился окончательно, и они оба в этот институт без труда и поступили. А со второго курса оба, как сиамские близнецы, перевелись в физтех. Их совместно тошнило от лягушек и крыс, от их скользких кровавых потрохов.

Детей Маша пока не хотела, а Миша хотел только того, чего хотела

Маша. И жили они – лучше не бывает. Работали в Курчатовском институте, катались на лыжах в Туристе, атакуя электрички на

Савеловском вокзале и весело удивляясь, что это за город такой -

Савелов, куда никто никогда не едет; летом ходили на байдарках, пели авторские песни, короче, физики-лирики, протоны-нейтроны-синхрофазотроны. И, когда Маша на рабочем месте хлопнулась в обморок, все, кроме Миши, подумали об одном. Потому что, работая плечом к плечу с реактором, просто так, на нервной почве переутомления, в обморок люди не падают. Но Миша нацепил шоры, и зажмурил свои веселые глаза, и заткнул уши и даже рот, как три китайские обезьяны, и не желал ничего понимать. В больничный коридор, где он провел ночь, сидя на стуле, вышел врач и сказал, что как же это вы прохлопали и куда смотрели в том смысле, что лейкемия в одночасье никого не настигает, для этого вам и делают ежемесячные анализы, и вот интересно, где же они, вы что вообще в своем уме?

Миша тупо переспросил: “Какая лейкемия? У кого?” Он отстранил врача и вошел в палату, где лежала Маша, настоящий одуван, без кровинки, что называется. “Где твоя одежда?” – спросил, а врач, вошедший следом, закричал: “При чем тут одежда! Уходите немедленно!

Ненормальный вы мужик!”

Но Миша никуда не ушел, а спустился в приемный покой, где было много народу и на него не обратили внимания. И там дождался следующей ночи, и тихо прокрался в отделение, как кот, мимо спящей постовой сестры, вошел в палату и сказал: “Тс-с…” Надел на Машу свою куртку, взял ее на руки и вышел через балконную дверь на террасу, которая опоясывала весь корпус и двумя полукруглыми лестницами спускалась в больничный сад. Маша обнимала его за шею и придушенно хохотала.

Буквально помирала со смеху, чем очень мешала Мише ее нести. На улицу они выбрались через помойку за пищеблоком. Буквально ничего не соображая, забыв про такси и вообще вернуться к действительности и, как говорится, на землю, Мишка едва не бегом с любимой в охапке домчал своими ногами до дому – с Пироговки на Зубовскую, в общем, не так уж и далеко.

А дома он сказал ей: не верю я ни в какую лейкемию. А потом подумал и вспомнил: кино есть такое, “Принцесса”. Там девушка рожает и выздоравливает.

И Маша поняла его с полуслова. И в ту же ночь они уж постарались как следует, Маша прямо вся билась в его руках, как рыбка. А наутро, едва проснувшись, сообщила: есть контакт. Точно? Если б не точно, не говорила.