Любовные похождения шевалье де Фобласа - [3]

Луве де Кувре4 

Поскольку второе издание датировалось 1790 годом, я добавил расположенное ниже примечание^*.

Ей

Я осмелился бы

посвятить роман ей,

если бы он оказался

ее достоин.

Предисловие к «Последним похождениям...» Эти шесть книг впервые опубликованы в июле 1789 года

Столько шума из-за одной невеликой книжки! Многие смеялись, читая ее, некоторые плакали; одни подражали ей, другие писали на нее пародии. Честные прагматики занялись подделками, благонамеренная публика — поношением. Таким образом, получив мощную и разностороннюю поддержку, я проникся верой в собственные силы, взял перо и закончил роман.

Теперь, беспристрастный читатель, Ваша очередь выслушать меня и вынести приговор. Простите меня за то, что порою я слишком весел. Я очень боялся написать нечто столь же снотворное, как те романы, над которыми я часто зевал; хотя подождите: через· несколько лет я сочиню более скучные произведения и, возможно, они придутся Вам по вкусу. Я говорю «возможно», потому что романисту следует быть верным историком своего времени. Разве может он описывать что-либо кроме того, что видит? О вы, во весь голос вопящие от возмущения, измените ваши нравы, тогда я изменю мои картины!1

Вы обвиняли меня в безнравственности? Скоро я постараюсь убедить вас, что вы были неправы, но прежде подойдите поближе и внимательно выслушайте меня. Хочу открыть вам одну истину, и, так как в литературе еще не перевелись аристократы, мне придется говорить шепотом. По совести, были ли нравственны произведения, обессмертившие Ариосто и Тассо, Лафонтена и Мольера, наконец, Вольтера2 и многих других, гораздо менее значительных, чем они, и более значительных, чем я? И не прав ли я, подозревая, что неукоснительное требование высокоморальности, предъявляемое в наши дни ко всему, что порождает писательское воображение, является лишь сильнодействующим снадобьем, которое со знанием дела подсовывают мне те из наших немощных современников, кто, не надеясь никогда ничего произвести на свет, хотят нас оскопить?

Как бы там ни было, прочтите развязку моего романа: она несомненно меня оправдает; кроме того, я заявляю, что произведение с такими легкомысленными подробностями, в сущности, очень нравственно, и я докажу это, как только обстоятельства позволят мне исполнить мое намерение. По-моему, в нем нет и двадцати страниц, которые не вели бы прямо к полезным выводам и высокой морали, все время бывшей моей целью3. Я согласен, что немногие заметят это сразу, но утверждаю, что со временем я внесу полную ясность, и обещаю: день моих откровений будет днем неожиданностей.

Меня упрекали также в большой небрежности4. Скажите: какой писатель, еще не вполне владеющий своим искусством, одинаково старательно отделывает все части очень длинного сочинения? Я твердо верю, что без некоторой небрежности нет естественности, в особенности в разговорах. Именно в диалогах, желая быть ближе к правде жизни, я повсюду жертвую изяществом стиля ради простоты; я часто грешу против правил и порой повторяюсь. Мне кажется, там, где говорит действующее лицо, автор должен умолкать; тем не менее я виноват, если с моего позволения маркиза де Б. изредка изъясняется, как Жюстина, а граф де Розамбер — как господин де Б.

Терпеливый читатель, приношу Вам еще одно извинение.

Так называемые иностранные романы, которые утром расхватывают с прилавков, а к вечеру забывают, по большей части повествуют о характерах и событиях, общих для всех народов Европы. Я же старался, чтобы Фоблас, легкомысленный и влюбчивый, подобно нации, для которой он был создан и которой был рожден, имел, так сказать, французский облик. Я хотел, чтобы при всех его недостатках в нем узнавали язык, тон и нравы молодых людей моей родины.

Во Франции, только во Франции, мне кажется, следует искать и другие оригиналы, с которых я писал слабые копии: мужей безнравственных, ревнивых, покладистых и доверчивых, как маркиз, обольстительных красавиц, обманутых и обманывающих, как госпожа де Б., женщин ветреных и в то же время способных на глубокое чувство, как маленькая бедная Элеонора. Словом, я старался, чтобы никто не мог, без ущерба для правдоподобия, напечатать на титульном листе этого романа ужасную ложь: «Перевод с английского»5.

Но пока я, к своему удовольствию, предавался сочинительству, в моем благословенном отечестве произошли великие перемены6. Теперь для каждого, кто жаждет обрести заслуженную славу и принести пользу родине и всему миру, открыто самое прекрасное поприще. Поприще открыто; почему же я до сих пор остаюсь в стороне? Потому что еще не чувствую себя достойным^*’789.

Один год из жизни шевалье де Фобласа

1

Мне рассказывали, что мои предки, занимавшие видное положение в своей провинции, всегда пользовались уважением окружающих и своего состояния добились честным путем. Отец мой, барон де Фоблас1, передал мне их древнее имя незапятнанным, а моя мать умерла слишком рано. Мне не было еще и шестнадцати, когда сестре, бывшей моложе меня на полтора года, пришла пора поступить в пансион при одном из парижских монастырей2. Барон, который сам сопровождал ее, с удовольствием взял меня с собой, решив, что знакомство со столицей пойдет мне на пользу.